В романе «Групповой портрет с дамой», вышедшем через пять лет после «Конца одной командировки», предстают, как и в «Бильярде в половине десятого», около пяти десятилетий немецкой истории, насыщенных важными и трагическими событиями. В романе возникают мотивы и фигуры, во многом перекликающиеся с прежними сочинениями Бёлля.

В какой-то степени, очень условно, судьба отца героини, Губерта Груйтена, чем-то напоминает историю старшего Фемеля из «Бильярда». В «Групповом портрете» нет сквозного действия – есть «свидетельства» о героине, Лени Пфайфер, урожденной Груйтен, собранные фиктивным рассказчиком, который иронически именует себя «авт.», и которого нельзя отождествлять с автором романа. Чем привлекла Лени интерес Бёлля? Что заставляет «авт.» неутомимо идти по следу этой женщины, ворошить ее прошлое, опрашивать людей, думать о ней? Ответы Бёлля на вопросы его коллеги Дитера Веллерсхофа объясняют это: привлекательность героини для «авт.» заключается в том, что «эта женщина, почти не пострадав (то есть не изменившись душевно, нравственно, не совершив компромиссов с совестью – И. М.) выстояла в очень серьезные периоды немецкой истории». Эта нравственная устойчивость Лени – положительные герои Бёлля всегда сохраняют чистоту и «невинность души» вопреки самым бесчеловечным обстоятельствам – и привлекает «авт.». Документальный элемент, прием «опроса», обращение к «свидетелям» позволяют, не теряя из виду героиню, дать широкий срез действительности. Через эпизоды жизни Лени – в семье, в монастырской школе, в мастерской при кладбище, где она плетет венки, – проглядывает в восприятии и интерпретации разных людей реальная живая история минувших десятилетий: нацизм, война, концлагеря и бомбежки, человеческие страдания и жертвы, послевоенные руины и нищета, черный рынок, начинающееся «экономическое чудо», постепенное рождение «общества потребления» и т. д.

«Мое намерение», говорил Бёлль, «заключалось в том, чтобы представить пятидесятилетнюю немецкую женщину, которая в своей жизни пережила немецкую историю. Она должна быть немкой, не соответствуя ни одному представлению о «немецкости». «Решающее выступление» Лени (она тогда была совсем юной) происходит во время войны, когда она проявляет «сердечность и человечность», по словам одной из свидетельниц, подав чашку кофе русскому военнопленному по имени Борис. «Этим мужественным поступком Лени Борис был превращен в человека, объявлен человеком». Правда, некий нацистски настроенный персонаж выбивает чашку из рук Лени, но та, не смутившись, тщательно промыла чашку, снова наполнила ее кофе, передала Борису, человеку, по тогдашней, нацистских времен, табели о рангах, занимавшему предпоследнее место: советский военнопленный был почти такой же «недочеловек» и изгой, как евреи.

С этого момента начинается любовная история Лени и Бориса – тайная, хотя и известная большинству окружения, пылкая и трагическая любовь. Как оказался советский военнопленный в мастерской по изготовлению венков? Вообще-то он содержится в концлагере, но у него есть покровитель – некий «высокопоставленный господин», который еще до войны хорошо знал отца Бориса, работавшего в советском посольстве в Берлине. Когда юноша попал в плен, отец нашел способ передать старому знакомому записку о бедственном положении сына, которому грозила смерть – от голода, холода, болезней, непосильного труда, жестокости надзирателей и т. д. И старый друг устроил так, что по утрам конвойный доставлял Бориса на то самое кладбище, где трудилась Лени, а поздно вечером снова отвозил его в лагерь. Этот интеллигентный русский юноша превосходно знает немецкую литературу, исполняет немецкие романсы и арии и учит Лени молиться.

Конечно, фигура Бориса выглядит весьма сконструированной, тем не менее плодом их любви становится ребенок – мальчик, которого, как и дедушку по отцу, зовут Лев. Трудно отказаться от предположения, что ребенка нарекли этим именем потому, что Генрих Бёлль дружил с советским литературоведом и диссидентом Львом Копелевым, блистательным германистом, знавшим и ценившим немецких авторов разных времен и эпох.

Но финал этого романа в романе более чем печальный. Когда западные союзники уже оказались в тех местах, где обитали молодые, Борис попался в руки американскому патрулю, который обнаружил у него фальшивые документы на имя немецкого солдата. С помощью этой бумаги, которой ему помогли обзавестись друзья, он хотел скрыть, что является русским пленным – скрыть, разумеется, от нацистов, но судьба распорядилась так, что именно из-за этих документов он был схвачен американцами и отправлен куда-то на запад, где его заставили работать в шахте. Там-то он и погиб.

Судьбы родных героини также несут на себе печать трагических событий двадцатого века. Ее родной брат Генрих, по словам свидетелей, «ужасно милый», «невероятно милый» и «такой до мозга костей немецкий», погибает в возрасте двадцати одного года. Не желая воспользоваться возможностями, которые открывало перед ним положение отца, он вместе с кузеном идет служить в вермахт, и его направляют в качестве танкового стрелка завоевывать Данию. В результате оба юноши оказываются обвиненными в «дезертирстве» и «измене родине», а также попытке продать врагу принадлежащую вермахту противотанковую пушку. Их приговаривают к расстрелу и быстро приводят приговор в исполнение. «Какое безумное расточительство! – комментирует спустя много лет эту трагическую историю одна из подруг Лени и поясняет, – он мог бы стать дипломатом, министром, архитектором, юристом или великим художником, и только для одного он был «непригоден: для армии». «Он мог стать кем угодно», вторит ей другая свидетельница, «только не солдатом, но именно им он стал», и «вот что они с ним сделали».

История жизни Генриха и его кузена имеет продолжение, хотя и ограничивающееся еще одним свидетельским показанием, но зато весьма характерным. Исходит оно от тетушки Лени, сестры ее матери. Вышеупомянутая тетушка утверждала, что, хотя Генрих и повинен в смерти ее сына, он тем не менее был «чрезвычайно одаренным, почти гением». Она мечтательно говорила, что оба молодых человека напоминали ей тех «юных героев, которые полегли у Лангемарка».

Так снова оживает миф о Лангемарке. Дама, которая словно забыла про дистанцию во времени между 1914 и 1940 годом, и мечтательно рассуждала о Лангемарке, сожалея, что сын погиб не там, вызвала у «авт.», при всей его внешней беспристрастности и нейтральности, резкую реакцию отторжения: вероятно, тем ностальгическим тоном, каким она говорила о Лангемарке. Потом «авт.» узнал, что ее муж был тяжело ранен при этом самом Лангемарке, провел три года в лазаретах, после чего стал морфинистом и не мог найти работу, а в 1923 году умер в возрасте 27 лет, так и оставшись в звании «студента». Так что, считает «авт.», вполне может быть, что она тайно мечтала о том, чтобы ее муж (а заодно и сын?) уж лучше бы погибли при Лангемарке, задним числом внедрив их в столь любимый нацистами героический миф.

Интересна история отца Лени Губерта Груйтена. В 1929 году он организовал собственное предприятие, а с 1933-го, то есть после прихода нацистов к власти, дела его пошли в гору, достигнув пика в 1943-м. В судьбе отца Лени, как и ее брата, отражена, и очень ярко, недавняя история. Он был человек с интуицией. По показаниям разных опрашиваемых «авт.» свидетелей, Груйтен, поняв, что нацисты придут к власти, высказался в том духе, что «запахло бетоном, миллионами тонн цемента, бункерами и казармами». По словам другого «опрошенного», Груйтен сказал, что «пахнет бункерами и казармами для двух миллионов солдат как минимум». Он понял, что грядет милитаризация, переход экономики на военные рельсы и, главное, война – понял задолго до ее начала. И никого особенно не смущало, что он «наживается на войне», военных заказах, делает на этом миллионы и вовлекает в эту деятельность своих сотрудников.