Став старше, я иногда представляла, как он стоит на пороге в отглаженной форме с гладиолусами в руках, а женщина с натруженными руками объясняет ему, куда уехала ее своенравная дочь. Мне было уже не двенадцать, чтобы с восторгом гонять по просторам на велике и купаться с пацанами в пруду, шестнадцатилетней девушке город казался более привлекательным. Но я уехала от его прибивающего к земле взгляда и неловких комплиментов.

Дураком он не был и больше не приходил. Его жизнь сложилась более или менее удачно: работа, семья, дети и, надеюсь, внуки. Меня ничего больше не связывало с тем парнем. Но иногда среди ночи я ни с того ни с сего просыпалась от настойчивого взгляда синих глаз.

Я рывком села в ящике с песком, заменяющем здесь кровать. Спину тут же прострелило щемящей болью.

— Он был конвоиром, — прошептала я, вспомнив серо-зеленую форму, натягивающуюся на широких плечах.

Парень пришел из армии и устроился в службу исполнения наказаний, где работал его отец. В этой форме он был в то наше единственное свидание. Воспоминание всплыло внезапно, как обрывок сна, как его продолжение. Память капризна и своенравна. Я вспомнила его одежду, но начисто забыла имя.

С трудом сев, я протерла глаза. Темнота так и осталась темнотой, в этот раз на лампу никто не расщедрился. Святые, как же надоел песок!

То, что утро уже наступило, я поняла, когда проступившая на стене дверь распахнулась, впуская в камеру поток тусклого, но с непривычки все равно режущего глаза, света. Еще минуту назад казалось, время тянется бесконечно, и вот его уже не осталось.

Гортанный скрипучий голос отдал сухой приказ. Сердце заколотилось о ребра, в безумной непонятной надежде. Через порог камеры Киу переступила одна. На вид обычная девушка в джинсах и тунике. Перчатки, на этот раз белые, закрывали руки до плеч.

— Наорочи, — просипела гостья Простого.

— Киу, — ответила я.

Она стояла в прямоугольнике света, напряженная, такая тоненькая и эфемерная, словно ненастоящая.

— Сколько у меня времени? — спросила я, постучав указательным пальцем по запястью.

Девушка ответила гортанной фразой и со злостью пнула песочную стену ногой в элегантной туфельке.

— Согласна, — фыркнула я, происходящее мне тоже мало чем нравилось.

Она в два шага оказалась рядом и заглянула в лицо.

— Гаро, наорочи?

— Гаро, Киу, — ответила я.

Какой теперь смысл выяснять, что она имела в виду? Никакого. Можно соглашаться со всем.

Киу прикрыла глаза, выпрямилась и кивнула, словно приняв решение. Она медленно подняла руку, сжатая в кулак рука в перчатке раскрылась. На ладони лежала маленькая куколка — статуэтка из неизвестного камня или дерева.

— Со Киу, тажан, — она вложила бирюзовую поделку мне в ладонь и крепко сомкнула пальцы. — Гаро?

Сотни вопросов вертелись в голове, но я не задала ни один. Она вручила мне якорь души, предмет, через который я могла бы влиять на призрак, если б умела. Пальцы скользнули по гладкой поверхности статуэтки. Не отрывая глаз от напряженного лица девушки, я сунула игрушку в карман джинс.

— Гаро.

Я не понимала смысла подарка, но раз она доверяла мне, решила довериться ей.

Киу отступила, задев ногой железную миску из-под каши, в темноте я просто бросила ее на пол, и вышла не оглядываясь. Нарисованная дверь качнулась, свет мигнул, языки пламени мигнули и исчезли.

Время я так и не узнала. Сколько минут или часов прошло, прежде чем дверь открылась второй раз, неизвестно. Но я успела много о чем подумать, много придумать и вспомнить. Например, кайло, которое я видела в руках Вестника один-единственный раз, когда он висел, цепляясь за потолок. Или о перемещении воды по ступеням, словно она имела ноги. Попыталась представить Радифа плечом к плечу с пленниками, вгрызающимися в твердую породу камня, расширяющих владения Желтой цитадели. Сюрреалистическая вышла картинка. Скорее, он кому-нибудь головы им пробьет.

Так зачем ему инструмент? Его кирка чем-то отличалась от остальных? Я старательно вспоминала. Одно отличие все же нашлось. Его кайло было каменным, тогда как те, что были свалены у стены, и те, что носил на плече Денис, мягко поблескивали металлом. Что это могло значить? Ничего. Или все.

Замок разрушает вода, и не просто влага, а чистая вода из источника, которого тут нет. Как он мог здесь оказаться? Простой вопрос — простой ответ. Что-то или кто-то его вызвал. Вряд ли ошибусь, предположив, что замок — это артефакт, по аналогии с Серой цитаделью. Его стены живые, и источнику, чтобы выйти на поверхность, нужно их разрушить, чем он и занимался.

От открывшихся перспектив у меня заломило зубы. В мире существовал артефакт, способный вызвать на поверхность чистую воду там, где она никогда бы не вышла. И его владелец не делал из этого секрета. Кайло Видящего, заключившего союз с Седым. Плюс передел территорий, предвоенное положение. Неужели «дети» втянули Простого в свою возню в песочнице и притащили с собой целое ведро воды?

Почему я одна ее слышу? Потому что человек? Чистая вода — чистый человек, не очень сложная ассоциация. Так в Желтой цитадели был еще один чистый с синими глазами. Но он по большей степени молчал.

Очередное появление двери я встретила, морщась от боли в спине и стараясь отогнать страх. Но тот упорно не желал расставаться с так понравившейся ему добычей. Неужели все? Холод побежал по позвоночнику, подавить дрожь не удалось. Я боялась и больше не могла скрывать этого даже от самой себя.

Что толку с пришедших в голову догадок и предположений? Здесь человека вряд ли кто удосужится выслушать. Зачем мне спасать песчаные стены? Пусть рушатся, хоть посмеюсь напоследок.

В камеру широким размашистым шагом вошел Денис. В глубине его синих глаз была растерянность и какая-то странная обида, словно это его, а не меня собрались сейчас казнить.

— Жаль, что это ты, — едва слышно сказал тюремщик, мужчина, с которым мы едва перемолвились парой слов, жалел почти незнакомого человека.

— Не представляешь, как жаль мне, — голос внезапно охрип, — пора?

— Да, пора, — он сожалением кивнул.

Хотела бы я сказать, что шла к месту казни с высоко поднятой головой, полная презрительного достоинства. Увы… Меня тащили двое. А я брыкалась, плевалась и выла на всю цитадель.

Все сплелось в один бесконечный хоровод из мелькающих песочных стен, знакомых и незнакомых лиц и волны всеобъемлющего ужаса, поднимающейся откуда-то из глубины, где нет места ни личности, ни разума, есть лишь животный страх.

Меня притащили на минус третий, в грубый прямой штрек, расходящийся на два. И прежде чем меня швырнули в левый, я даже успела увидеть дикие глаза Мартына, все еще сжимающего и толкающего рукоять, и отвратительно довольную морду лгуны.

В левом штреке горели многочисленные светильники, создавая едва ли не торжественную обстановку. Колеблющиеся огни, оставляющие болезненные отпечатки на сетчатке. Судя по потолку, это ответвление было чуть меньше правого, неровной, ломаной формы. Двое охранников, на допросе которых я еще недавно присутствовала, деловито затащили меня на матово поблескивающий металлом стол и зафиксировали руки и ноги кожаными ремнями.