В свою очередь Лилия обомлела оттого, что утвердилась в своей догадке: монахиня видела ее. Как это может быть? От напряжения у Лилии зарябило в глазах. Девушка не отрывала их от игуменьи. Мозг плавился в голове, кипел, рвался наружу. Монахиня была непостижима. Нет, она не ведьма, Хаюрдо ошибался. Его ошибки могут стать роковыми для него. К тому же, если верить настоятельнице, отразятся на его потомках — выходит, что на ней тоже. Не верить этому Лилия не могла, потому что произнести такие последние посулы могла только прорицательница. Девушке сделалось не по себе. Страшно захотелось узнать от монахини, как отразятся дела Хаюрдо конкретно на ней. И какие именно дела? Но увы. Однако не зря монахиня произнесла это, зная, что потомок Хаюрдо присутствует тут. Следовательно, догадка Лилии подтвердилась: слова предназначены не только гофмалеру, но и ей. Стало быть, ответ предстоит еще узнать. Лилия поежилась. Неизвестность пугала. Не отрывала глаз от игуменьи, одетой во все черное, а потому предупреждение из глубины прошлого казалось ей мрачным. Матушка Ефимия смотрела на Хаюрдо грустным взором. По ее глазам Лилия уже точно уяснила: монахиня знает, что станется с гофмалером, как и чем закончатся его дела и жизнь. Его несдержанное обвинение добавило во взор настоятельницы печали, отчего Лилии стало жаль Хаюрдо. Он терял контроль над собой после решения императрицы. А во время разговора с монахиней радость от последней встречи с фрейлиной растаяла, как лед на огне. Срывался на грубость. Матушка Ефимия тихо крестила его:

— Усмири свой дух, гофмалер. Он теперь не помощник тебе в делах. — Тон ее голоса был таким, точно она давала наказ, как ему держать себя дальше, чтобы не навлечь на свою голову несчастий.

Но Хаюрдо не понял этого. А может быть, не хотел слышать.

— Что тебе до моего духа? — возмутился, сдергивая с головы парик. — Уйди с дороги со своим видением, колдунья! — Сминая в ладони парик, резко шагнул к двери мимо монахини, чуть не зацепив ногой ее посох. Полы плаща скользнули по черной рясе, и Хаюрдо скрылся за дверью, оставив ее распахнутой.

Глянув ему вслед, матушка Ефимия перекрестила опустевший дверной проем, погладила рукой крест, покачала головой:

— Он не внял моим увещеваниям. Это погубит его, — опечалилась. — Помилуй его, Господи! — И перекрестилась сама. Затем поворотила лицо к растерявшейся Лилии, и та увидела, что игуменья смотрела ей прямо в глаза. — Сними с него ношу. Она станет тяжела для гофмалера. — Неторопливо развернулась и пошла в ту же дверь, в какую ушел Хаюрдо. В проеме задержалась. — Без платьев нет портретов и ношу снять не удастся, — двинулась дальше. — Бог поможет тебе, если убережешься от врагов своих. — Некоторое время еще слышался стук ее посоха по полу. Потом все затихло.

Лилия словно окаменела, не могла сдвинуться с места. Тело перестало слушаться. Длилось это недолго, а когда подвижность вернулась, она почувствовала, как сзади за локоть ее взяла Лили.

— Что в конце она сказала? — забеспокоилась Лили.

— Я не поняла. — Лилия была растеряна.

— Она говорила про какую-то ношу и врагов. Что это такое?

— Не знаю, — пожала плечами Лилия. В голове не было никакой мысли о значении последних слов монахини. Впрочем, согласна была, что без платьев нет портретов. А вот ноша… Какую ношу снять с Хаюрдо? И враги. Неужто Леопольд так опасен, что из почти трехсотлетнего прошлого провидица предупреждает о нем? А может, и не о нем вовсе? Тогда о ком? Мозг Лилии нового ничего не выдавал.

Опять сзади раздался голос Лили. Та дохнула в ухо:

— Надо идти.

— Да, пожалуй, — согласилась Лилия, сознавая, что возвращаться к фрейлине больше незачем, а догнать Хаюрдо вряд ли удастся. Да и ни к чему. Похоже, что все важные точки над «i» расставлены. Видно, ради этого она очутилась тут.

— Ты помнишь, куда идти? — закрутила головой Лили.

— Найдем. — Лилия потянула ее за собой в левую дверь.

Та легко открылась. Перешагнув через порог, Лилия неожиданно оказалась в гостиной квартиры. За спиной стояла Лили.

Свое видение монахиня не высказала до конца. Но в том, что поведала, оказалась права. В конце дня Хаюрдо позвала к себе Елизавета Петровна. Сказала несколько утешительных слов, затем поручила нарисовать портрет гвардейского офицера и подарить тому, чтобы не было между ними вражды, ибо офицер, как и гофмалер, всего лишь выполнил просьбу государыни-матушки. Хаюрдо не смог противиться императрице. Сделал все, как велела. Но при этом затаил на нее большую обиду, равную злости. Эта обида разъедала и гнойником прорвалась в тот день, когда гвардеец повел фрейлину под венец. Хаюрдо заперся у себя и не выходил за двери до наступления темноты. В тот день написал две картины. На одной — пляску ведьмы с лицом императрицы, на другой — свой портрет в полный рост. Той же ночью от горя отважился на отчаянный шаг. В большом дворцовом зале заменил портрет императрицы картиной пляшущей ведьмы с лицом Елизаветы Петровны. Другую картину со своим портретом в отчаянии подарил кучеру, с которым отбыл из дворца. Просто потому, что тот стал первым, с кем заговорил в темноте. Императрица, обнаружив подмену, пришла в ярость и повелела схватить гофмалера без промедления. А по прошествии нескольких дней, в течение которых прошло много разных событий, портреты, написанные Хаюрдо, начали пропадать из дворца. Никто не мог этого объяснить. Ставили возле них караулы, но это не помогло. Холсты испарялись на глазах у караульных. Стены пустели. Портрет Хаюрдо исчез из каморки кучера точно так же, как сгинули из дворца другие портреты кисти гофмалера. Не пропала только одна картина, на которой была изображена пляшущая ведьма с лицом императрицы. Елизавета Петровна поручила немедля уничтожить холст. Что было и выполнено. Полотно бросили в огонь. Оно горело ярким пламенем. Но на следующее утро картину обнаружили в большом зале дворца на прежнем месте. Императрица всю свою злость сорвала на гвардейцах, которые исполняли ее приказ. Они стояли перед нею на коленях и Христом богом клялись, что сожгли полотно. Государыня не поверила и сурово наказала всех. После чего сама разрезала холст на куски. Его подожгли у нее на глазах. Немного успокоилась лишь тогда, когда развеяла по ветру кучку пепла. Однако это не было концом истории с картиной. Всю ночь императрица плохо спала, в голове роились тревожные мысли. Утром проснулась рано и первое, что сделала, — отправилась в большой зал. Там онемела от увиденного. Картина была на стене. Фрейлины, сопровождавшие государыню, притихли, замерли у нее за спиной, вздрагивая