— С ума сошла! Разбудишь весь город!

Он встает и пытается оторвать ее от окна, а она цепляется изо всех сил за подоконник.

— А мне плевать. Вся Россия должна знать, что ты — пьяница, несчастный тип! Товарищи! Слушайте! Слушайте меня! Великий поэт Сергей Есенин — хулиган! Этот бог поэзии, воспевающий большевизм, молодой гений современного искусства — свинья! Грубиян! Пьяница! Пьяница!

— А ты тогда кто? — спрашивает он.

Она резко оборачивается, сверкая глазами, кричит:

— Да, все должны знать, что знаменитый Сергей Есенин, белокурый ангел революции, просто мерзавец! Вот так! Мой ангел… Мерзавец! Пусть все знают… — После этого бросается в его объятия, целует без устали, плачет, смеется, задыхается:

— Ты совсем как я, бедный мой Сергей! Мы с тобой одинаковы. Ты гений, ты пьяница. У нас с тобой, Сергей, одна душа на двоих… Одна душа!.. Одна душа!..

Обнявшись, Айседора и Сергей идут, покачиваясь, вдоль темного коридора, спускаются по крутой лестнице, спотыкаясь на каждой ступени, наконец выходят на бульвар. На улице — серый рассвет. Морозный воздух щиплет лицо. Они смотрят на небо, друг на друга и уходят во тьму…

Полгода назад с опустошенным сердцем Айседора вернулась из Греции в Париж, в квартиру на улице де ля Помп. Небрежно собрала письма, подсунутые под дверь. Среди неоплаченных счетов, разных сообщений и приглашений увидела телеграмму. «Наверное, какой-нибудь кредитор спешит получить долг», — подумала она и, не торопясь, раскрыла ее. Отправлено из Москвы 13 апреля 1921 года. «Только русское правительство может вас понять и оценить, — прочитала она на белых телеграфных лентах, наклеенных на голубоватую бумагу. — Приезжайте. Создадим для вас школу. Анатолий Луначарский, нарком просвещения и искусств».

«Это невероятно! Они угадали мое состояние! Архангел улетел с Лорой, ученики разъехались… Здесь мне больше делать нечего». Она ответила немедленно:

«Товарищ!

Я не хочу слышать о деньгах за мою работу. Мне нужно только помещение для занятий, жилой дом для меня, учениц и преподавателей, скромное питание, несколько туник, а главное — возможность применить все свои способности. Мне осточертел капитализм и буржуазный режим. Мне никогда не удавалось донести мое искусство до народа, а ведь только для него я и работала. Меня заставляли продавать свой талант по пять долларов за место в зале… Теперь я хочу танцевать для трудящихся масс, для моих товарищей. Если вы принимаете мои условия, я приеду и буду участвовать в прославлении Советской республики и в воспитании ее детей».

Получив это письмо, Луначарский тотчас телеграфирует Айседоре: «Ждем вас в Москве. Будете иметь школу и тысячу детей. Сможете реализовать ваш проект в широком масштабе».

Новость была представлена огромными заголовками в парижской прессе: «Айседора Дункан уезжает в Советскую Россию создавать школу танца».

Интервью танцовщицы всех удивило и шокировало.

— Советское правительство, — заявила она, — единственное, которое интересуется искусством. Я не могу более продолжать работу в Париже. Органы государственной власти абсолютно не интересуются танцем, а дирекция «Трокадеро» заявила, что не даст мне ни сантима для создания школы. Несмотря на всю мою любовь к Франции, я отдам мое искусство русским, которые всегда меня очень горячо принимали. У них лучшие музыканты в мире, они полны бескорыстного энтузиазма.

— Вас не страшат ограничения в питании?

— У меня колоссальный аппетит к духовной пище, но я не боюсь голода телесного. Я выросла в бедной семье. Лишения никогда не помешают мне бороться за мои идеалы. На карту поставлена главная цель моей жизни. И потом, знайте: настоящий коммунист не страшится ни холода, ни голода, ни других материальных неудобств.

— Вы согласны с политикой советского правительства?

— Это меня не интересует. Знаю, что только в Советской России я смогу наконец создать школу, о которой мечтаю.

И потом, у меня будет свой театр, свой оркестр, своя публика, которой не придется платить за места в зале, а также сотни учениц, которых будут обучать бесплатно. Советская Россия — единственная надежда, которая нам осталась. Назовите мне другую страну, где воспитание, искусство, музыка и танец пользуются таким же вниманием, как там.

— А в Америке?

— В Америке? Эта страна напрочь лишена воображения. Она не уважает творческих работников. Там презирают истинные таланты. Искусство? Красота? Там плюют на все это. Для американцев важно одно: деньги, деньги и еще раз деньги!

— Впечатление такое, что вас обратили в большевистскую веру.

— Не знаю, стала ли я большевичкой! Знаю только, что создание Советского государства — самое большое чудо, произошедшее с человечеством за последние два тысячелетия, а страдания, переживаемые этой страной, явятся в будущем тем же, чем явились распятия христиан для нас. Осуществляются предсказания Платона, Ницше и Уолта Уитмена. Они распространятся, подобно гигантской волне освобождения.

— На какой срок вы подписали контракт?

— Я не подписывала контракта. Мне уже надоело подписывать их. Думаю пробыть там лет десять.

Перед отъездом из Франции она дала прощальный вечер для друзей в студии на улице де ля Помп. Присутствовали: Северин, социалист, настроенный весьма воинственно, Рашильда, жена Валетта, директора газеты «Меркюр де Франс», также придерживающаяся, по ее словам, левых взглядов, Жак Копо со своей красавицей-переводчицей Валентиной Тессье, а также несколько русских эмигрантов, уехавших из России после 1917 года и умоляющих Айседору отказаться от поездки:

— Красная Россия! Это ужасно! Общая нищета! Холод! Голод! Ужасно, Айседора, ужасно!

— А мы будем так много танцевать, что не замерзнем и забудем о пище.

— Большевики могут посадить вас в тюрьму!

— Не беспокойтесь. Я официально приглашена товарищем Луначарским от имени советского правительства.

К Айседоре бросается мадемуазель Чайковская, родственница белогвардейского генерала Чайковского:

— Айседора, я вас умоляю. Ради бога не уезжайте! Там происходят жуткие вещи. Сплошной, беспросветный голод. Говорят, там уже едят детей… Мне написал друг моего отца…

— Не верю ни одному слову. Но даже если это так, значит, у меня есть еще одна причина поехать в Россию: спасти ребятишек, — отвечает Айседора со смехом.

«Какая великолепная стрекоза!» — писал Северин в своей статье, опубликованной на следующий день.

Две воспитательницы, менее оптимистичные, чем Айседора, в последний момент ехать отказались. Одна из них отправилась в Америку, чтобы там выйти замуж, другая предпочла остаться в Париже. Так что Айседору будут сопровождать третья воспитательница, Ирма, которую она удочерила и дала свою фамилию, а также Жанна, вот уже пятнадцать лет ездит с ней повсюду, то в качестве гувернантки учениц, то костюмерши, то прислуги, в зависимости от обстоятельств и капризов хозяйки.