В багаже Айседоры нет ни одного платья. А зачем? Там она будет ходить, как все «товарищи», в простой блузке из красной фланели.

1 июля 1921 года она ступает на борт парома, чтобы ехать в Лондон, где пересядет на пароход. Ее сопровождает Мэри Дести. Она, как человек предусмотрительный, приготовила для подруги два баула: один с консервами, другой с шерстяными одеялами и свитерами. Айседора только и говорит, что о своих планах. Мэри никогда не видела ее в таком возбужденном состоянии.

— О, Россия, Мэри! Россия! Это новый мир! Мир товарищей! Мир Маркса и Ленина! Прощай, старая, заскорузлая Европа, одряхлевший капитализм. Прощай, разлагающаяся буржуазия. Прощайте, неравенство, несправедливость, погоня за выгодой. Еду в страну надежды, гармонии, братства! Представляете, Мэри, школа на тысячу учеников! Дети, танцующие Девятую симфонию, их души витают на крыльях музыки!

— Можно подумать, что вы отправляетесь в рай, — тихо иронизирует Мэри.

— Это и есть рай! Никаких идиотских правил, никаких глупых предрассудков, устарелых условностей… Новый мир, где каждый может свободно проявить лучшие свои качества и отдать их человечеству. Представляете, Мэри, ни Европа, ни Америка не поняли моих замыслов. Они подумали, что я хочу воспитать юных танцовщиц для сцены, а я никогда не собиралась этого делать, никогда. Ведь я хочу научить их двигаться, ходить, бегать, сформировать совершенные тела, гармонично развитые души, людей, способных выражать красоту во всем, с тем, чтобы они, в свою очередь, воспитывали в таком же духе своих детей, и так далее… Вот что я называю танцем. Но, по существу, я хочу научить их быть самими собою. Во всех отношениях. Вы меня понимаете, не так ли? Я хочу воспитывать тысячи и миллионы детей. Моего энтузиазма хватит на всех детей мира. Я бы хотела видеть всех детей вселенной, водящих хоровод и сеющих повсюду радость и братство.

Айседора очень взволнована, ей трудно расставаться с подругой. И уже за секунду перед тем, как уберут сходни, она опять бросается в ее объятия:

— О, Мэри! Почему вы не едете со мной? Почему остаетесь в этой стране печали и несчастья?

— Обещаю вам, Айседора, что по первому же вашему зову приеду к вам. Где бы вы ни были и когда бы ни позвали. Рассчитывайте на меня. Прощайте, Айседора. И успехов вам!

В десять часов вечера пароход, громко гудя, медленно отошел от причала. Мэри долго следила за ним взглядом, пока иллюминаторы не превратились в светлые точки на горизонте.

19 июля Айседора, Ирма и Жанна прибывают в Ревель[41] и садятся в поезд, идущий в Москву. Путешествие начинается с поломки паровоза. На ремонт уходит все утро. Всем троим предоставляют места на жестком деревянном диванчике в вагоне второго класса. Пересечение эстонской границы занимает целый день: красноармейцы проверяют всех пассажиров, одного за другим. Айседора, воспользовавшись стоянкой, достает граммофон и танцует перед ошарашенными крестьянами. Три дня и три ночи их качает и трясет. На каждой остановке народу набивается все больше и больше. Наших путешественниц толкают и теснят.

Оглушенные, покрытые копотью, Айседора, Ирма и Жанна вышли на перрон вокзала в Москве, полуживые от усталости и голода. В пути им выдали по буханке черного хлеба и по банке икры.

На перроне вокзала они ищут делегацию товарищей, пришедшую их встречать с духовым оркестром, детей с красными флажками, песнями и цветами… Никого. Слегка разочарованные, они проходят в зал ожидания. Наконец видят приближающуюся к ним худощавую даму неопределенного возраста. На отличном английском та спрашивает:

— Вы миссис Дункан?

— Да, я действительно товарищ Дункан.

— Мне поручено доставить вас в гостиницу.

Все четверо усаживаются в дрожки и скоро оказываются перед зданием прошлого века, украшенным разрушающимися кариатидами. Когда-то Айседора бывала в этом, тогда роскошном, отеле. В холле сохранились парадная лестница, потускневшие зеркала, мраморные украшения со множеством бронзовых ветвей, фестонов и листьев. В глубине, на пьедестале, обтянутом ярко-красным полотном, — большой бюст Ленина. Дама покидает их, сообщив, что свяжется с ними позже. В отеле — длинные прямые коридоры, голые стены, дорожки, устилающие тщательно натертый паркет.

Когда Айседора вошла в номер, по существу спальню с тремя походными кроватями, поверх которых положены простые матрасы, она решила, что произошла ошибка. К счастью, они захватили простыни и одеяла. На столе — буханка черного хлеба и икра. В старом серебряном самоваре шумит кипяток для чая. Но усталость сильнее голода, и они падают на кровати, убежденные, что являются жертвами какого-то досадного недоразумения. Завтра им будет оказан должный прием. Но едва потушили свечи, как послышались странный писк, царапанье и негромкий мелкий топот. В испуге они вновь зажгли свечи и с ужасом увидели, что из углов за ними следят не меньше двадцати пар маленьких глаз. Зовут коридорного. Никакого ответа. Выходят. В коридоре темно и пусто. Спускаются к портье. Никого. Пришлось смириться с перспективой провести ночь в обществе маленьких грызунов.

Весь следующий день они ожидали встретившую их даму, но та не пришла. Поскольку ночные визитеры оставили только сухие крошки от ржаного хлеба, пришлось питаться консервами, положенными в багаж предусмотрительной Мэри Дести, и холодным чаем без сахара. Под вечер, так и не дождавшись новостей, они спустились в ресторан. Увидели что-то вроде бального зала заброшенного старинного дворца. Позолоченная лепнина, хрустальные люстры, застекленный потолок, ионические колонны, высокие пальмы в ящиках напоминают о былой роскоши. Тишина, как в церкви. Изредка позвякивает посуда. Тошнотворные столовские запахи. Ностальгия дворца, превращенного в богадельню.

На следующее утро, после такой же беспокойной ночи, как накануне, Айседора решает действовать.

— Ждите меня здесь, — говорит она Ирме. — Я пойду к товарищу народному комиссару.

Скучное административное здание. Здесь находится Народный комиссариат просвещения. Коридоры, приемные, снуют озабоченные молодые люди с папками под мышкой. Она останавливает одного из них, объясняет, что хочет поговорить с товарищем Луначарским, но себя не называет, а показывает полученные телеграммы. Ее просят подождать в одной из комнат. Минут через двадцать дверь открывается и входит Луначарский. Крепкий мужчина, довольно массивный корпус, очень подвижные губы над бородкой с проседью, пенсне; вежливость преподавателя филологии перед ректором университета.

— Дорогая мадам Дункан, я так рад вашему неожиданному визиту!

— Думаю, что вы были в курсе моего приезда, поскольку сами пригласили меня телеграммой.

— Ах так?.. Возможно, возможно… Впрочем, это не важно. Я действительно в восторге. Очень, очень рад, поверьте. Что могу сделать для вас?

Она описала свое неудачное устройство в гостинице, напомнила его обещание создать государственное училище танца на пятьсот или тысячу учеников. Он внимательно слушает, покачивая головой: