заботился о торговых интересах подданных. Отсюда – требование восстановления всех зафиксированных в прежних договорах и попранных прав: обеспечение безопасности и собственности купцов, распространение на россиян торговых привилегий, которыми пользовались другие иностранцы, прекращение произвола при проходе через Проливы, доходившего до насильственной продажи товаров по заниженным ценам и даже до их конфискации[399].

В данных Строганову инструкциях красной нитью проходила мысль о сохранении с Портой лояльных отношений: «Россия, как и все европейские государства, нуждается в спокойствии. Великие жертвы, принесенные ради мира, которым наслаждается теперь все человечество, не дали бы пользы народам, если б несправедливая война на Востоке снова ввела в действие и осуществила на практике право сильнейшего»[400].

В дополнение к инструкциям и бумагам, сочиненным в министерстве, Александр снабдил Строганова и своим рескриптом: Россия опирается только на право, а не на оружие. Царь наставлял посланника: «Истина производит внушительное впечатление, когда она может излагаться вполне чистосердечно. Если она направлена на доброе дело, ее сила неодолима». Создается впечатление, что по части мечтаний император ушел недалеко от Каподистрии, Строганову предстояло силой убеждений исторгнуть у османов уступки и восстановить Бухарестский мир во всей его силе[401].

Высокая Порта не согнулась под бременем лежавших на ней моральных обязательств, действия Строганова в последующие 5 лет вполне можно уподобить топтанию на месте, если не считать совсем уж крошечных уступок с турецкой стороны.

В 1821 году на этом унылом дипломатическом фоне начались великие потрясения на Балканах. Возмущение османским господством достигло такой критической степени, что взрыв стал неизбежен.

В январе в Валахии поднял восстание Тудор Владимиреску, мелкий боярин, возглавлявший отряд румынских добровольцев во время Русско-турецкой войны 1806–1812 годов, возведенный за это в чин поручика и награжденный российским орденом. В феврале реку Прут, отделявшую Россию от вассальных по отношению к Османской империи Дунайских княжеств, перешел отряд этеристов, членов Дружеского общества (Фелики этерия), основанного в Одессе и готовившего освобождение Греции. Местные власти им не мешали. Во главе их встал генерал-майор царской армии Александр Ипсиланти, сын эмигрировавшего в Россию бывшего господаря Молдавии и Валахии Константина, решивший прорваться через румынские и болгарские земли в Грецию. 21 февраля, одетый в генеральскую форму, в сопровождении двухсот сторонников, он появился на правом берегу реки Прут. Его обращение к грекам «В бой за веру и отечество» содержало многозначительный намек: «Поднимайтесь, друзья, и вы увидите, как могущественная сила (вариант перевода – держава. – Авт.) защитит наши права»[402]. Никто не сомневался, что речь шла о России.

Молдавского господаря грека-фанариота Михаила Супу Ипсиланти заверил, что в Бессарабии стоит в готовности 70-тысячная армия генерала П. Х. Витгенштейна. Греческие сердца забились в восторге. М. Супу направил Александру I петицию: «Осмелюсь повергнуть к подножию трона в.в. смиренную просьбу, поддержанную боярами страны: корпус войск совершенно необходим для обеспечения безопасности Молдавии»[403].

Изначальная трагедия положения заключалась в том, что выступление России считалось само собой разумеющимся, никому на ум не приходило, что после многих лет тяжелых испытаний страна нуждалась в отдыхе и не могла, очертя голову, вступать на военную стезю. Ипсиланти в своем романтическом воображении полагал, что российская дипломатия как бы состоит у него на службе. Он наставлял Строганова: если Порта вздумает направить в Дунайские княжества войска, посланнику следует, не мешкая, протестовать, ибо угроза велика. У дипломата создалось впечатление, что на князя Александра нашло затмение. Указания вождя этеристов своим сторонникам в Стамбуле выглядели совсем уж экстравагантно: им предлагалось в разных местах поджечь город и в воцарившейся суматохе наложить руку на султана[404].

Сам Ипсиланти со своим отрядом 1 (13) марта вступил на землю Валахии. В обращении к «Храбрым дакам» он именовал себя вестником «независимости и счастья». Его зовет дорогая родина, Валахия для него лишь этап на пути в отечество. Он заверял жителей: «Могущественная империя-покровительница не допустит вторжения со стороны варваров, генерал-аншеф граф Витгенштейн получил приказ придвинуть к границе российские войска». Просьба к населению одна – предоставить этеристам кров и пищу во время их марша к Дунаю[405].

Уверовал в российскую поддержку и Тудор Владимиреску. Он обратился к своим пандурам с речью: «Настал час открыть вам правду, что это выступление произошло по приказу императора России Александра, и дело идет об освобождении не только нашем, но и всего греческого народа. Принц Ипсиланти покинул Молдову, вступил на землю Румынской страны со значительным войском. А за этим ожидается великая сила России, находящаяся на реке Прут.

Мы поможем принцу Ипсиланти переправиться через Дунай, чтобы двинуться на освобождение своей родины. Русские помогут нам овладеть турецкими крепостями по течению Дуная, которые перейдут к нам. И тогда вы станете управлять своими делами самостоятельно.

Прекратите, начиная с сегодняшнего дня, всякие грабежи и убийства и всякие злодеяния, тех же, кто будет нарушать… этот приказ, я буду предавать смерти своей рукой»[406].

Все выходило гладко на бумаге – этеристы прорвутся в Болгарию и отвлекут на себя турецких карателей, а Тудор станет вершить дела в родной стране.

Весть о походе Ипсиланти застала Александра на конгрессе Священного союза в Лайбахе (Любляне), и он воспринял ее крайне болезненно: в то время как он помогает тушить пожар на Апеннинах, где взбунтовались неаполитанцы, его собственный флигель-адъютант поднял мятеж на Балканах! Параллель между событиями на соседних полуостровах напрашивалась сама собой. Царь резко осудил выступление: было бы недостойно его «подрывать устои Турецкой империи позорной и преступной акцией тайного общества». «Враги мира и порядка» профанируют все то, что есть самого священного у общества – веру в присягу». Досталось и Тудору Владимиреску. Консул в Бухаресте A. A. Пини вызвал его к себе и заявил о лишении офицерского звания и ордена[407].

Собравшаяся на конгресс публика рукоплескала самодержцу, отступившему от традиционной политики поддержки национального движения на Балканах.

В отечественной литературе принято связывать резкую реакцию царя с воздействием на него идей Священного союза, чему способствовала и атмосфера в Лейбахе. Конечно, все это имело место. Но, очевидно, следует учитывать и другое. Могла ли тогда Россия рисковать вступлением в войну во имя христианских братьев где-либо, не являлась ли для нее подобная перспектива непозволительной, более того, недопустимой роскошью?

Известие о гневе царя произвело в Дунайских княжествах впечатление разорвавшейся бомбы. Замыслы всех участников драмы, греков и румын, этеристов, бояр и Тудора, рассыпались словно карточный домик под порывами ветра. Сочувствовавшие антиосманскому движению бояре ударились в бега, молдавский митрополит Вениамин удалился в эмиграцию, господарь М. Супу сложил с себя бремя правления и