Никакой мощной силы за спиной Ипсиланти не оказалось, имелось у него приблизительно 7,5 тысяч разномастного воинства, в котором, наряду с убежденными революционерами (Священная дружина, 450 человек), состояло множество людей без роду и племени, входивших ранее в различные полувоенные формирования наемников, считавших грабеж непременным атрибутом своей профессии. Пускаться с ними навстречу регулярной турецкой армии представлялось авантюрной затеей, Ипсиланти застрял в Валахии.

У Владимиреску почва ушла из-под ног. По его мысли, этеристы, вступив на болгарскую землю, должны были отвлечь на себя османские силы и предотвратить карательную операцию в Валахии. Вышло все наоборот: оставшись на левом берегу Дуная, они привлекли туда турецкую армию. Из занятых ими городов и сел поступали жалобы на творившийся там произвол, поборы, конфискацию скота, зерна, вина, на буйство арнаутов, сопровождавшееся грабежами и насилиями над женщинами и девицами. Ипсиланти на протесты жителей отвечал, что вновь набранное войско еще не привыкло к дисциплине, что, разумеется, не могло утешить жалобщиков. Ответное послание валашского дивана походило на обвинительный акт: «Вы нам обещали, что лишь пройдете по стране, а на деле вы утвердились на нашей земле, попираете оказанное вам гостеприимство, требуете невозможного от народа, всего лишенного, принявшего вас с распростертыми объятиями»[408]. Нельзя сбрасывать со счетов того, что Ипсиланти принадлежал к семье греков-фанариотов, правление которых вызывало всеобщее недовольство в княжествах.

При приближении турецкой армии Владимиреску покинул свой лагерь в Котроченах под Бухарестом. Царило уныние. Ипсиланти заподозрил Тудора в сношениях с османами, его захватили в собственном лагере; раздраженные суровостью вождя повстанцы (он вешал любителей поживиться за счет населения) не выступили в его защиту. После инсценировки суда наступила расправа, Владимиреску предали смерти.

Основные силы этеристов потерпели поражение в битве при Дрэгэшани 7 (19) июня, Ипсиланти пытался скрыться в австрийских владениях, но был схвачен и остаток дней провел в темнице. Последние очаги сопротивления погасли в августе. Как пишет румынский историк Ф. Константину, «без поддержки России выступление против Порты являлось актом самоубийственным».

* * *

Российское дворянство, тогда единственно социально активный класс населения, от обитателей Зимнего дворца до провинциальных Маниловых (назвали сына Фемистоклом) и Собакевичей (увешал гостиную портретами эллинских героев) сочувствовало грекам. А вести с Балкан приходили то воодушевляющие, то страшные. Вспыхнувшая в марте в Морее революция распространялась с быстротой лесного пожара. Инсургенты установили свой контроль на юге полуострова, действуя часто безжалостно в отношении мусульманского населения. В январе 1822 года, на гребне успеха, Национальное собрание в Эпидавре провозгласило независимость. Но затем наступили черные дни. Высокая Порта расправилась с движением в Валахии, уничтожила полунезависимый пашалык Али-паши Янинского в Албании. В Греции тысячи христиан стали жертвами репрессий, сотни церквей были разрушены; старец, патриарх Константинопольский был повешен в полном облачении, той же участи подверглись десятки архиереев. Мир содрогнулся, узнав об участи, постигшей население острова Хиос, примкнувшего к «мятежу», – каратели вырезали 20 тысяч его жителей, еще большее число угнали в рабство.

Многоопытные британские политики не верили в «успех», достигнутый в Лайбахе, – в привлечение царя на свою сторону. «Хотя приверженность императора к своим союзникам хорошо известна, – полагал глава Форин-офис лорд Р. Каслри, – и желание е.в. сохранить мир внушает доверие, в России существует могущественна партия, придерживающаяся иной точки зрения, и она пользуется большим весом в Государственном совете, широко распространена в церкви и армии»[409].

Вернувшись на родину, царь очутился в атмосфере всеобщего сочувствия грекам. Да, он пользовался огромным авторитетом в Европе, его нарекли Благословенным и любили в России. Но он твердо знал – пренебрегать общественным мнением нельзя, печальная судьба деда и отца, вышедших из воли дворянства и поплатившихся за то жизнью, говорила сама за себя. И он начал поиск путей отстаивания национальных интересов в обход принципов Священного союза. Он предпочел бы отступиться от оных принципов коллективно, в виде некоей разновидности крестового похода, но понимал, что сие от него не зависит, и надеялся, что индивидуальную индульгенцию на защиту христиан удастся получить. 1 (13) июня 1821 года царь воззвал к совести кайзера Франца: «Россия не может смотреть на то, что полному истреблению, без различия между невиновными и виновными, предают единоверный народ, поставленный торжественными актами под ее покровительство». Он зря рассчитывал на солидарность венценосцев. Кайзер остался глух к его призыву, а его канцлер К. Меттерних не дрогнул и доверял свои мысли бумаге: «За нашими восточными границами триста или четыреста тысяч человек, повешенных, расстрелянных или посаженных на кол, не считаются ни во что».

Стремясь привлечь внимание Европы к творившемуся геноциду, К. В. Нессельроде писал о «непрекращающейся страшной резне», о «посягательстве на христианскую религию и на существование греческой нации», о «мученической гибели главных епископов». Все напрасно.

Терпение царя истощилось. 18 июля 1821 года Г. А. Строганов предъявил Высокой Порте ультиматум. Греческое восстание в нем осуждалось, но предлагалось прекратить преследование тех греков, которые «либо не вышли из повиновения, либо принесут повиновение в известный срок». Отказ Турции удовлетворить ультиматум, говорилось далее, узаконит защиту истребляемых со стороны христианских государств, не могущих спокойно взирать на «уничтожение целого христианского народа» (царь все еще пытался выступать от имени Европы). Далее шли конкретные предложения явно российского происхождения: вывод турецких войск из Дунайских княжеств, восстановление в Проливах свободы судоходства, прекращение продажи товаров по низким ценам или даже их конфискации[410].

Отрицательный ответ Порты пришел быстро, Строганов затребовал паспорта и вместе с составом миссии отплыл в Одессу. Мир замер – а что же дальше? И. Каподистрия, автор ультиматума, считал нужным перейти к «побудительным мерам» – ввести в Дунайские княжества войска, изгнать оттуда турецкую армию.

Г. Л. Арш в своей фундаментальной монографии «И. Каподистрия и греческое национально-освободительное движение» по дням проследил столкновение двух течений в российской элите – за войну с Турцией или за сохранение с ней мира. Каподистрия занимал видное место в «партии войны». Без российской поддержки восстание эллинов обречено. Коль скоро оно состоялось, Россия должна выступить. В письме к Строганову, своему единомышленнику, статс-секретарь сообщал: «Сегодняшняя почта не оставляет Вам желать ничего лучшего. Демарш, который Вы скоро предпримете, будет решающим»[411].

Каподистрия не строил иллюзий насчет последствий предпринятых шагов, войну он считал неизбежной: «Не спрашивайте меня, через сколько дней наши войска получат приказ выступить. Я не знаю этого и не хочу знать. Для меня достаточно знать, что если в день, когда они должны будут выступить, они останутся еще на месте, я буду мертв для политики»[412].

Войска не выступили. Столкнулись две позиции: горячего греческого патриота, готового без оглядки вовлечь Россию