Отъехав на значительное расстояние и убедившись, что никто не гонится следом, спешился и снял бесчувственного Тревора. Пустил чалого коня пастись, подтащил товарища к нагромождению камней, положил в расщелину лицом вниз и сам лег рядом. Только бы укромное местечко не оказалось гнездом гремучих змей!

Волк замер и прислушался. Тишина рассказала одну историю; слабое, прерывистое дыхание Тревора поведало другую. Несколько часов прошли в полной неподвижности, пока не осталось сомнений, что поблизости никого нет. Только после этого он приподнял голову, осмотрелся и вновь прислушался.

Ночные звуки стали такими, какими должны быть ночные звуки в бескрайней степи. Наверняка на много миль вокруг уже не осталось ни одного индейца. И все же Волк медлил.

Что, черт возьми, что же разные племена делают в одном и том же месте? Сражаются друг с другом? Снейк и дакота давно враждуют. Но черноногие? Откуда они здесь? Странным казалось и то, что три племени воевали одновременно и с белыми, и между собой.

Двое «черноногих» захватили женщин, причем, судя по одежде и раскраске, оба занимали высокое положение. Что это значит? Волк не находил ответа. Как правило, блэкфуты держались мирно, даже скромно: занимались своими делами, на караваны переселенцев не нападали. Могли украсть что-нибудь у снейков, да и то только в ответ на кражу.

– Боже милостивый! – Волк наконец понял, что произошло, и заговорил с Тревором так, как будто тот мог слышать и понимать: – Черноногие схватили женщин прежде, чем до них успели добраться снейки и дакоты. Готов поспорить, что парень, который охранял Селину, получил стрелу в спину из лука снейка.

Волк тяжело перевел дух.

– Проклятье. Они наверняка едут на север. Чутье подсказывает. – Он почти не сомневался, что женщины пропали навсегда. Осторожно провел рукой по спине раненого, рядом со стрелой. Тот едва слышно застонал.

– Тревор? Черт возьми, ты меня слышишь?

Ответом стал слабый вздох.

– Нужна помощь, а за ней придется съездить. Отлучусь ненадолго и тут же вернусь. Только, ради всего святого, не двигайся и не издавай ни звука. Понял?

– Не могу.

– Что не можешь? – Волк ненавидел подступавшую панику. Если дать волю чувствам, смятение убьет инстинкты и интуицию.

– Двигаться. Не могу двигаться. – Голова по-прежнему лежала на земле, а вместе с вялыми, неразборчивыми словами из груди вырывался странный булькающий звук.

– Ты просто окоченел от неподвижности, – успокоил Волк. – И ослаб.

– Умираю, – прошептал раненый.

– Бог мой, Тревор! Ты уже бывал и не в таких переделках; сам знаешь, что нельзя думать о смерти. Прикажи себе жить, слышишь? Тревор? Тревор! О, черт!

Волк приложил ухо к губам товарища. Мелкое, неровное дыхание пробивалось через отвратительное бульканье. Проклятье!

– Мне необходимо уехать, пока темно. Это наш единственный…

– Найди ее, – тихо попросил он.

– Что?

От напряжения грудь раненого задрожала.

– Верни ее… ты должен… – Слова утонули в страшном кровавом кашле. – Отвези домой… обещай… обещай, что сделаешь.

– Найду ее и верну, – пообещал Волк. – Слышишь? Даже если это станет моим последним делом. Найду ради тебя. – Он закрыл глаза, глубоко вздохнул и медленно проговорил: – А когда разыщу, сразу отвезу к твоему отцу. Даю слово.

Тревор снова закашлялся и вдруг обмяк, окончательно ослабев. Подобного отчаяния Волк не испытывал с детства – с шести лет, когда на его глазах мать погибла от руки убийцы. Отчаяние заставило сделать то, на что он никогда не решился бы в здравом уме.

Волк прижал ладонь к спине, крепко обхватил стрелу и быстрым резким движением отломил на высоту кулака. Выполз из укрытия, нашел коня, который мирно пасся в пятидесяти ярдах от расщелины, и прыгнул в седло. Только бы волки не учуяли добычу!

К каравану он прискакал на заре. К счастью, повозки не пострадали, да и припасы остались целы. Погибли и получили тяжелые раны только те смельчаки, которые бросились в бой. Он не ошибся: караван переселенцев случайно оказался на пути враждующих племен снейк и дакота, и индейцы решили захватить лошадей.

Волк попросил помощи, и тут же вместе с ним в лес поскакали десять человек.

Но Тревора – ни живого, ни мертвого – в расщелине уже не было.

Селина почувствовала, как что-то мягкое и прохладное бережно коснулось головы, размыкая железное кольцо боли. Сильная рука поддержала и помогла сесть. Сквозь смеженные веки пробивалось солнце: значит, миновала еще одна ночь.

Раздавались тихие звуки, ощущалось легкое движение, играли тени. Возле щеки дрогнул теплый воздух: это рука оставила спину и скользнула мимо.

Рядом протекал ручей – журчала вода. От похитителя исходил свежий запах вымытого тела. Глаза открывать не хотелось, чтобы не смотреть в яростное, жутко раскрашенное лицо. Но все равно, рано или поздно он заставит это сделать.

Что с Сарой? Жива ли она? Ухаживают ли за ней с такой же заботой?

Поначалу индейцев было семеро, но сосчитать Селина смогла только после того, как пришла в сознание, а сколько всего воинов участвовало в налете, понятия не имела. По более яркой одежде и уверенным действиям она догадалась, что те двое, которые их захватили, занимали важное положение.

Все индейцы были одеты в набедренные повязки, гетры и просторные длинные темные рубашки с черными узорами. Руки и плечи двух похитителей украшали причудливые перья. Эти люди отличались и прической: носили не две косы, как остальные, а одну. Черноту волос подчеркивало укрепленное вертикально белое перо.

Селина не знала, сколько продолжался мучительный путь, но подозревала, что ехали уже не меньше двух недель. Поначалу индейцы связали запястья и перекинули пленницу через спину лошади, которую вели под уздцы. Однако сознание то и дело гасло, а рана на голове открывалась, заливая кровью лицо. Наконец, что-то бурно обсудив, воины остановились. Один из них развязал путы и грубо дернул. Жестокая боль пронзила, словно отравленная стрела, и, содрогаясь от рвоты, Селина рухнула на землю.

Второй что-то осуждающе пробормотал, опустился на колени, обтер лицо пучком травы, заботливо посадил на своего коня, а сам сел сзади.

С тех пор ее везли так постоянно, а недовольство между вождями заметно, неумолимо возрастало. Тот, который сбросил пленницу с седла, относился к ней с явным презрением. В черных глазах, сверкавших сквозь синие и красные полосы, читалась ненависть. Слабость и страх не помешали Селине осознать, что спутник защищал ее от товарища и от чего-то значительно более страшного, чем побои и боль. После того как ее вырвало, второй воин не прикасался к ней и даже не приближался.

Спустя некоторое время группа разделилась на два отряда, и каждый поехал в своем направлении. Оставалось лишь молиться, чтобы те, кто увез Сару, не обращались с ней грубо.