В одиннадцать часов мистер Тиллотсон вещал о прерафаэлитах. В четверть двенадцатого он начал рассказывать биографию Хейдона по второму разу. Без двадцати пяти двенадцать он совершенно выбился из сил и рухнул в кресло. К тому времени большинство гостей уже разъехалось, немногие оставшиеся поспешили откланяться. Лорд Баджери довел старика до выхода и усадил его в тот самый «роллс-ройс», в котором он приехал. Банкет в честь Тиллотсона был окончен. Вечер явно удался, хоть и несколько затянулся.

Домой в Блумсбери Споуд отправился пешком. Он шел и насвистывал. Дуговые фонари Оксфорд-стрит отражались в гладкой мостовой, которая казалась рекой с темно-бронзовой водой. Хороший образ, надо как-нибудь использовать его в статье, решил он. Настроение у Споуда было отменное, обработка Крокодилихи прошла без сучка и без задоринки. «Voi che sapete»[157], – выводил он, получалось чуть фальшиво, но Споуда это не огорчало.

На следующий день домохозяйка мистера Тиллотсона, зайдя к своему квартиранту, обнаружила его лежащим на кровати одетым. Мистер Тиллотсон выглядел очень дряхлым и очень больным. Выходной костюм Борхема был в плачевном состоянии, а зеленая лента ордена Целомудрия превратилась в грязную тряпку. Мистер Тиллотсон лежал не шелохнувшись, но он не спал. Услышав шаги, он приоткрыл глаза и слабо застонал. Домохозяйка окинула его взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.

– Стыд и срам, – бросила она. – В ваши-то годы! Стыд и срам, больше ничего.

Мистер Тиллотсон снова застонал. Сделав над собой усилие, он извлек из кармана брюк большой шелковый кошелек, открыл его и извлек из него соверен.

– Жизнь художника полна тягот, миссис Грин, – сказал он, протягивая ей монету. – Окажите мне такую услугу: пошлите за доктором. Что-то мне нездоровится. Боже мой, а что же мне делать с этим костюмом? Что я скажу джентльмену, который так любезно одолжил его мне? «Легко и ссуду потерять, и друга». Бард всегда прав.

[158]

– В итальянских садах тринадцатого века… – Мистер Буццакотт прервал сам себя, чтобы взять предложенную ему очередную порцию ризотто. – Прекрасное у вас ризотто, – заметил он. – Если человек не в Милане родился, ни за что не сумеет приготовить его как следует. Так говорят.

– Так говорят, – повторил мистер Тоупс голосом, как всегда, печальным и извиняющимся и тоже взял себе добавки.

– Лично я, – с напором известила миссис Тоупс, – считаю всю итальянскую стряпню омерзительной. Не люблю растительное масло… особенно когда на нем жарят. Нет, благодарю вас. – Она даже отпрянула от предложенного блюда.

Прожевав отправленное в рот, мистер Буццакотт положил вилку.

– В итальянских садах тринадцатого века, – вновь заговорил он, привычно вскидывая длинную бледную руку и сводя пальцы в подобие распустившегося цветка, чтобы потом свести их у себя на бородке, – часто и в высшей степени удачно использовались зеленые туннели.

– Зеленые туннели? – Барбара разом очнулась от своего отрешенного молчания. – Зеленые туннели?

– Да, дорогая моя, – кивнул ей отец. – Зеленые туннели. Арочные аллеи, увитые виноградом или другими ползучими растениями. Длина их была весьма значительной.

Но Барбара уже в который раз перестала обращать внимание на то, что говорил отец. Зеленые туннели… Слова наплывали на нее откуда-то из проникновенных глубин мечтаний через громадные просторы задумчивости, поражали, словно звуки чужеголосого колокола. Зеленые туннели… Какой прелестный образ! И не станет она слушать отца, объяснениями своими загоняющего такую фразу в тусклую скуку. Он все делает тусклым – прямо какой-то алхимик наоборот, обращающий золото в свинец. Воображение рисовало ей пещеры в громадном аквариуме, аллеи, уходящие вдаль среди камней с едва шевелящимися водорослями и бледными, утратившими цвет кораллами, бесконечные полутемные коридоры с бесцельно шныряющими по ним туда-сюда огромными ленивыми рыбами. Зеленолицые чудища с выпученными глазами и ртами, которые медленно раскрываются и закрываются. Зеленые туннели…

– Я их видел нарисованными в иллюстрированных рукописях того времени, – продолжал мистер Буццакотт; он снова ухватил себя за клинышек каштановой бородки – ухватил и пропустил его сквозь длинные пальцы.

Мистер Тоупс поднял взгляд. От движения головы сверкнули круглые совиные стеклышки его очков.

– Я знаю, что вы имеете в виду, – произнес он.

– Я решительно настроен устроить один такой здесь, у себя в саду.

– Много времени уйдет, пока все вырастет, – вздохнул мистер Тоупс. – На этих песках, в такой близи от моря вы сможете только виноград посадить. А он поднимается очень медленно… в самом деле очень медленно. – Он покачал головой, и пятнышки света лихо заплясали на стеклах очков. Голос его безнадежно поник, поникли седые усы, и сам он весь тоже поник. Потом неожиданно воспрял. На лице затеплилась застенчивая извиняющаяся улыбка. Неловко выгнул спину, а затем, решительно и быстро крутнув головой, выплеснул поэтическую цитату:

Слова мистер Тоупс выговаривал нарочито неспешно, и голос его подрагивал. Всякий раз высказать нечто отборное и не затасканное стоило ему мучительных трудов, а все равно: какое же это сокровище – хранить в памяти фразы, и как всегда уместно в уме его чеканятся новые их смыслы!

– Да вовсе не так уж и медленно они растут, – взялся уверять его мистер Буццакотт. Ему только-только перевалило за пятьдесят, а выглядел он красавчиком лет тридцати пяти, не больше. Отпускал он себе еще никак не меньше сорока лет жизни: если разобраться, так даже и не начинал подумывать о возможности хоть когда-то подводить итоги.

– Мисс Барбара, наверное, будет рада ему… вашему зеленому туннелю. – Мистер Тоупс вздохнул и взглянул через стол на дочку хозяина дома.

Барбара сидела, уперев локти в стол, уткнув подбородок в сложенные руки и глядя прямо перед собой. Звучание собственного имени едва-едва долетело до ее слуха. Девушка повернула голову в сторону мистера Тоупса, и взгляд ее вдруг наткнулся на блеск круглых выпуклых стекол. В конце зеленого туннеля (она неотрывно смотрела на сияющие кружочки) повисли глаза испуганной рыбы. Они надвигались, плывя все ближе и ближе, по полутемному подводному коридору.

Встретившись с ее застывшим пронзительным взглядом, мистер Тоупс отвернулся. Какой глубокомысленный взгляд! Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь видел глаза, настолько заполненные мыслью. Некоторые из мадонн Мантеньи[159], раздумывал он, очень похожи на нее: тихие маленькие светловолосые мадонны со слегка вздернутыми носиками и очень, очень молодые. А вот он стар: пройдет немало лет, прежде чем, невзирая на утверждения Буццакотта, виноград разрастется в зеленый туннель. Тоупс отпил глоток вина, потом машинально прихватил нижней губой поникшие седые усы.