Настало время сиесты.

– Не забывай опускать москитную сетку, деточка, – увещевал мистер Буццакотт. – Всегда есть опасность, что залетят малярийные комары.

– Хорошо, папа. – Барбара направлялась к двери и, отвечая, даже головы не повернула. Отец до ужаса надоедлив всегда со своей москитной сеткой. Один раз они ездили по Кампанье в наемной машине, полностью укрытой со всех сторон целым шатром из сеток. Сквозь эту завесу свадебных покровов проглядывали смутные очертания памятников, стоявших вдоль Аппиевой дороги. А еще все так смеялись. Только отец ее, конечно, даже не замечал этого. Он никогда ничего не замечал.

– Она в Берлине, эта очаровательная маленькая мадонна Мантаньи? – ни с того ни с сего задал вопрос мистер Тоупс. – Та, с коленопреклоненным Дарителем в левом углу, как бы собирающимся поцеловать ножку Младенца? – Очки его сверкнули в сторону мистера Буццакотта.

– А вы почему спрашиваете?

– Не знаю. Я просто думал о ней.

– Полагаю, вы, должно быть, имеете в виду ту, что в коллекции Монда[165].

– Да-да, очень возможно. В собрании Монда…

Барбара открыла дверь и шагнула в полумрак своей защищенной ставнями комнаты. Но даже тут было жарко: в ближайшие три часа даже пошевелиться вряд ли удастся. А еще эта старая дура, миссис Тоупс, вечно шум поднимает, если кто-то выходит к обеду с голыми ногами и в купальном халатике. «В Индии мы всегда брали себе за правило пристойно и подобающе одеваться. Англичанка должна соответствовать своему положению среди туземцев, а итальянцы во всех отношениях так и остаются туземцами». Вот и приходится всякий раз в самый жаркий час дня выряжаться в туфли, чулки и монашеское платье до пола. Не женщина, а прямо какая-то старая ослица! Барбара как можно быстрее выскользнула из одежды. Стало немного полегче.

Стоя перед большим зеркалом в двери гардероба, она пришла к унизительному для себя выводу, что похожа на ломтик плохо поджаренного хлеба. Лицо коричневое, шея и плечи коричневые, руки коричневые, ноги от колен и ниже тоже коричневые, зато все остальное у нее – белое, нелепо, изнеженно, по-городскому белое. Вот если б можно было бегать совсем без одежды, пока не станешь такой же бронзовотелой, как детишки, что крутятся и кувыркаются на обжигающем песке! А то сейчас она будто еще до готовности не дошла, наполовину пропеченная какая-то и совершенно нелепая. Она долго рассматривала свое бледное отражение. А видела себя бегущей – сплошь бронзовой – по песку… или по цветочному полю из нарциссов и диких тюльпанов… или по мягкой траве под серыми оливами. Внезапно вздрогнув, она резко обернулась. Там, в тени, позади нее… Нет, конечно же, ничего там не было. Это все та ужасная картинка, которую она увидела в журнале много-много лет назад, когда она еще совсем ребенком была. Там дама сидела за туалетным столиком, прическу себе делала перед зеркалом, а сзади к ней подкрадывалась громадная волосатая черная обезьяна. У нее с тех пор мурашки по телу бегают, когда она в зеркало смотрится. Очень глупо. Все равно – бегают. Отвернувшись от зеркала, Барбара пересекла комнату и, не опуская сетчатых занавесей, улеглась на кровать. Вокруг жужжали мухи, постоянно садившееся ей на лицо. Девушка дергала головой, сердито шлепала мух руками. Если опустить сетку, настал бы покой. Однако воображение рисовало ей смутную картину Аппиевой дороги, увиденную сквозь завесу свадебных покровов, и она предпочитала страдать от мух. В конце концов не выдержала и сдалась: наглые насекомые – это для нее чересчур. Зато, во всяком случае, опустить занавеси ее заставил совсем не страх перед малярийными комарами.

Безмятежная и недвижимая, она лежала, вытянувшись во весь рост, под прозрачным колоколом из газа в сеточку. Экспонат под витринным стеклом. Сознанием овладела причудливая картина. Ей виделся громадный музей с тысячами стеклянных витрин, заполненных ископаемыми и бабочками, чучелами птиц и средневековыми ложками, военными доспехами и флорентийскими ювелирными украшениями, мумиями, резными фигурками из слоновой кости и рукописными книгами с рисунками. А в одной из витрин находилось человеческое существо, засаженное туда заживо.

Ни с того ни с сего Барбаре вдруг стало ужасно невмоготу. «Скучища, скучища, скучища», – шептала она, размышляя вслух. Неужели никогда не избавиться от скуки? На глаза навернулись слезы. Как же все это ужасно! И наверное, вот так же гадко, как сейчас, вся жизнь ее будет тянуться. Семнадцать из семидесяти получается пятьдесят три. Пятьдесят три года такой жизни. А если ей жить до ста лет, то получится больше восьмидесяти.

Мысль эта угнетала ее целый вечер. Даже купание после чая не принесло отрады. Заплыв далеко-далеко, она лежала там, покачиваясь на теплой воде. То в небо смотрела, то поворачивала голову к берегу. В обрамлении сосен виллы казались такими же маленькими и нарядными, как на рекламе приморского курорта. Зато за ними через всю плоскую равнину тянулись горы. Острые обнаженные пики известняка, зеленые, поросшие лесом склоны и серо-зеленые широченные террасы оливковых деревьев – они казались такими чудесно близкими и отчетливыми в этом вечернем свете. И прелестными, прелестными – прямо слов нет. Только от этого, что ни говори, лишь еще хуже делается. И Шелли жила в нескольких милях дальше по берегу, за мысом, ограждавшим залив Специя. Шелли утонула в этом теплом, как парное молоко, море. И от этого тоже хуже.

Солнце спустилось низко-низко, повиснув красным шаром над морем. Барбара медленно плыла к берегу. На пляже поджидала недовольная миссис Тоупс. Она с кем-то там была знакома, с сильным мужчиной, которого от чересчур долгого пребывания в воде судороги свели. Камнем на дно пошел. Прямо камнем. С чудными какими-то людьми миссис Тоупс знакомство водила! Какие забавные номера они выкидывали и какие странности с ними приключались!

Ужин в тот вечер бы еще скучнее, чем всегда. Барбара рано отправилась спать. Всю ночь напролет эта давно надоевшая цикада трещала и трещала в соснах – однозвучно и неумолчно, как заведенная. Цир-цир-цир-цир-цир. Скучища, скучища. Неужто этой живности никогда не надоест ее собственный стрекот? Даже странно, что не надоедает. Хотя, если подумать, собственный шум никому не надоедает. К примеру, миссис Тоупс: этой никогда не надоедает. Цир-цир-цир-цир-цир. Цикада трещала непрерывно.

В половине восьмого в дверь постучала Кончетта. Утро было таким сияющим и безоблачным, какими были и все утра. Барбара подпрыгнула, из одного окна посмотрела на горы, из другого – на море: похоже, и с теми, и с другим все было в порядке. И с нею все было в порядке – в это утро. Сидя перед зеркалом, она почти даже и не думала про большую обезьяну в темном углу комнаты. Платье для купания и банный халат, сандалии, платок вокруг шеи – и она готова. Сон не оставил никаких воспоминаний о скуке смертной вчерашнего вечера. Барбара сбежала вниз по лестнице.

– Доброе утро, мистер Тоупс.

Мистер Тоупс прогуливался по саду среди виноградных лоз. Он обернулся, снял шляпу и приветственно улыбнулся.