– Артур!

При звуке жениного голоса мистер Тоупс вздрогнул и поднес ко рту салфетку. Миссис Тоупс не позволяла ему обсасывать усы. Если он когда и нарушал ее запрет, то только в моменты рассеянной задумчивости, вот как сейчас.

– К нам на чашку кофе пожалует маркиз Прамполини, – вдруг сообщил мистер Буццакотт. – Я едва не забыл сказать вам.

– Я полагаю, один из этих итальянских маркизов, – хмыкнула миссис Тоупс, вовсе не испытывавшая тяги к высшему обществу, разве что – в Англии. И слегка вздернула подбородок.

Мистер Буццакотт проделал тот же плавный жест, направив раскрытый бутон своих пальцев в ее сторону:

– Уверяю вас, миссис Тоупс, он принадлежит к весьма древнему и знаменитому семейству. Родом они из Генуи. Ты помнишь их дворец, Барбара? Его строил Алесси[160].

Барбара подняла голову.

– Ах да, – невнятно выговорила она. – Алесси. Знаю.

Алесси… Алеппо – это где какой-то зловредный и в чалме турок. «И в чалме» – ей всегда это казалось очень смешным.

– Несколько его предков, – продолжал мистер Буццакотт, – отличились, будучи вице-королями Корсики. Они превосходно умели подавлять мятежи. Странно, верно, – он склонился, прогнувшись, к мистеру Тоупсу, – то, как всегда сочувствие оказывается на стороне мятежников? Как люди своей суматохой истрепали Корсику! Возьмите, к примеру, эту скандальную книгу Грегоровиуса[161]. А еще ирландцы, поляки и все остальные. Мне это всегда кажется чрезмерным и глупым.

– А разве это, возможно, в какой-то мере не естественно? – с робкой осторожностью начал мистер Тоупс, однако хозяин дома продолжал, не слушая его.

– Нынешний маркиз, – сказал он, – глава местных фашистов. Конца и краю нет их превосходной работе в этом округе в том, как поддерживается закон и порядок, а низшим классам указывается на их место.

– Ах, фашисты, – благожелательно повторила миссис Тоупс. – Хотелось бы увидеть нечто подобное в Англии. А то со всеми этими забастовками…

– Он просил меня о пожертвовании в фонды их организации. Разумеется, что-то я им пожертвую.

– Разумеется, – кивнула миссис Тоупс. – Мой племянник, тот, что был майором во время войны, пошел в добровольцы, когда недавно угольщики начали стачку, и очень сожалел – уж я-то знаю! – что дело не дошло до драки. «Тетя Энни, – сказал он мне, когда мы недавно виделись, – если бы дошло до драки, мы бы их разнесли вчистую, просто-таки – вчистую».

В Алеппо фашисты, зловредные и в чалмах, сходились в драках под пальмовыми деревьями. Ведь это же пальмы были, такие, с длинными зелеными листьями хохолком на макушке?

– Как, сегодня льда нет? Niente gelato[162]? – обратился мистер Буццакотт к прислуге, поставившей на стол персики в сиропе.

Кончетта извинилась: в деревне сломалась машина, которая лед делает, так что льда теперь до завтра не будет.

– Крайне неприятно, – произнес мистер Буццакотт. – Troppo male, Concetta[163].

Прямо под пальмами Барбара и видела их: прыгали-скакали, ведя сражения. Восседали верхом на огромных собаках, а на деревьях сидели птицы с невероятно красочным оперением.

– Вот так так! Девочка совсем спит. – Миссис Тоупс протягивала блюдо с персиками. – И долго мне еще держать это у тебя под носом, Барбара?

Барбара почувствовала, как зарумянилась. Она неловко взяла блюдо и пробормотала:

– Извините.

– Грезим наяву. Это дурная привычка.

– Порой она всех нас одолевает, – вставил как бы в оправдание мистер Тоупс, испытывая легкое нервное подрагивание в руке.

– Тебя – может быть, дорогой, – сказала его жена. – А меня – нет.

Мистер Тоупс потупил глаза в тарелку и вновь принялся за еду.

– Machese должен появиться с минуты на минуту, – заметил мистер Буццакотт, взглянув на часы. – Надеюсь, он не опоздает. Я, оказывается, всякий раз очень плохо себя чувствую, если приходится сиесту откладывать. В этой итальянской жаре, – прибавил он с нарастающей горечью, – просто невозможно переусердствовать в осмотрительности.

– Ах, а вот когда я была с отцом в Индии, – начала миссис Тоупс тоном превосходства, – он, знаете ли, был индийским чиновником…

Алеппо, Индия… Неизменные пальмовые деревья. Кавалькады огромных собак, а еще тигры.

Кончетта ввела маркиза. Восхищен. Рад с вами познакомиться. Говорите по-английски? Да, д-да. Pocchino[164]. Миссис Тоупс. И мистер Тоупс, выдающийся коллекционер-антиквар. Ах, конечно же, его имя вам очень хорошо знакомо. Моя дочь. Очарован. Часто вижу, как синьорина купается. Любовался, как она ныряет. Прелестно – и рука делает долгий ласкающий жест. Уж эти спортивные английские синьорины! На сильно загорелом лице поразительной белизной сверкали зубы, блестели темные глаза. Барбара снова почувствовала, как заливается румянцем, отвернулась, глуповато улыбнулась. Маркиз уже обратился к мистеру Буццакотту.

– Так вы решили обосноваться у нас в Карраресе.

Ну не то чтобы обосноваться, мистер Буццакотт не решился бы назвать это словом «обосноваться». Так, небольшой домик на летние месяцы. А зимой – в Риме. Приходится жить за границей. Налоги в Англии… Вскоре говорили уже все. Барбара взглянула на них. Не считая маркиза, все как полумертвые. А у того лицо вспыхивало, когда он говорил, жизнь, казалось, бурлила в нем. Отец ее поникший и бледный, как вещь, которую долго-долго прятали от света, а мистер Тоупс весь какой-то высохший и сморщенный, а миссис Тоупс еще больше, чем всегда, была похожа на какой-то механизм, работавший, как часы. Говорили они о социализме и фашизме и о всяком таком. В то, что говорилось, Барбара не вслушивалась, зато внимательно и увлеченно всех разглядывала.

До свидания, до свидания. Оживленное лицо с ослепительной улыбкой, словно светильник, обращалось то к одному, то к другому. Сейчас вот к ней повернулось. Возможно, как-нибудь вечером она зайдет – с отцом и синьорой Тоупс. Они с сестрой временами устраивают танцы, так, чу-уть-чуть. Только под граммофон, разумеется. Но и это лучше, чем ничего, а синьорина, должно быть, танцует божественно (и опять румянец), он это видит. И снова пожал ее руку. До свидания.