Протоиерей Порохня был не только родственником Головатого, но и человеком, сильно привязанным к войску и энергично действовавшим в его интересах по вербовке казачества. В 1794 году какой-то приятель Головатого, который, «похорунжив» сына его Павла, учившегося в Харьковском пансионе, просил и «поасаулить» его – «Нехай, – пояснял приятель судьи, – и мое ледащо людиной буде!» Вместе с тем он известил Головатого, что еще в Слободзее отец Роман Порохня и поп Емельян выдали приказчику Очеретоватому и какому-то маляру паспорта от войска как казакам; но оба эти лица были подставные, пожелавшие вывести на свежую воду тех, кто вербовал в черноморские казаки жителей Очеретоватой. Паспорта были посланы в Петербург какому-то Лариону Спиридоновичу (вероятно, владельцу Очеретоватой). «Дело пошло не на шутку, – писал приятель Головатому. – Отцы святые под ответ попались и во всем сознались». Им грозит кара Синода. Приятель советовал потушить дело и предпринять меры «к ниспровержению зла». Что сделал Головатый, неизвестно, но Порохня остался в вой-ске и занял самостоятельное и почетное положение войскового протоиерея.

В ноябре 1794 года Войсковое Правительство просило у архиерея разрешения поставить походные церкви в Копыле, на Бейсуге, Челбасах и Ее, выдать антиминсы и рукоположить во священники дьяков Ивана Андриевского и Кондрата Белого. Архиерей Иов разрешил поставить только две церкви – в Копыле и в устье Еи в курене Щербиновском. Постановку же церквей на Бейсуге и Челбасах отложить до того времени, когда дьяки Андреевский и Белый, оказавшиеся совершенно не подготовленными к священническому сану, подготовятся. Затем Иов просил Войсковое Правительство направлять ходатайства о новых священниках чрез войскового протоиерея, которому он даст свои инструкции.

Вообще в эту пору особенно резко обнаруживаются стремления войска обзавестись собственным духовенством и устроить церкви в важнейших пунктах казачьих поселений. Войсковое Правительство не препятствовало уходу из военных рядов тем из грамотных казаков, которые имели желание принять духовный сан. В среде казаков было также немало лиц, которых манила «духовная служба» своим почетным положением и спокойствием. Создались и упрочились известные отношения между властями и населением, выработались обычаи образования духовенства из своей среды, напоминавшие порядки времен первого христианства. В основу этих обычаев положено было выборное начало, а избирателями были миряне, составлявшие приход. Казаки выбирали обыкновенно по куреням священников, дьяконов и причетников, давали им одобрительные приговоры и посылали этих кандидатов к владыке для посвящения. Архивы Кубанский войсковой и церковный при Войсковом соборе переполнены приговорами этого рода, составленными по однообразной форме. Вот образец такого приговора.

В 1796 году жители куреней Ирклиевского и Брюховецкого просили у Гервасия, Епископа Феодосийского и Мариупольского, разрешения построить церковь и рукоположить к ней священником казака куреня Вышестаблиевского Гавриила Куса, исправлявшего обязанности дьячка при войсковой Троицкой церкви. «Свидетельствуем, – говорится в ходатайстве казаков, – что от роду Кусу 30 лет, состояния доброго, не пьяница, не бийца, не мшелоимец, в домостроительстве своем исправен и рачителен, не клеветник, не сварлив, в воровстве и обманстве не облечен, женат первым браком на девице». Таковы были качества, которые требовались от лица, желавшего принять сан священника и быть духовным учителем прихожан. Очевидно, священниками должны были быть лучшие люди из прихожан. Так оно в большинстве случаев и было действительно, судя по историческим данным.

Казачество вообще старалось использовать людей, не пригодных для военной службы, но достойных в других отношениях. Так, в журнале от 16 ноября 1797 года значится, что в духовное ведомство был причислен дьячком казак «в рассуждении приключившейся внутренней болезни и имения на обоих руках из природы по три пальца».

Но нет правила без исключений. Положение духовенства было не только заманчивым для людей религиозных и ценивших мирную жизнь, но и соблазнительным для разного рода проходимцев и искателей легкой наживы по части обирания ближних. В среде казачьего населения вращались духовные лица без места, монашествующие, странники и святоши. 8 мая 1904 года епископ Иов просил Войсковое Правительство выслать из войска «шатающихся без письменного вида священников и монашествующих». Позже, в 1799 году, в письме к епископу Феодосийскому Христофору митрополит Новороссийский Гавриил писал, что по Черномории и в других местах обирал население бродяга, странствовавший под именем архимандрита Дионисия. Бродяга этот имел от Одесской греческой церкви книгу для сбора подаяний. «Когда я прибыл в митрополию, – сообщал Гавриил, – то таких бродяг было несколько, а теперь, сколько мне известно, только один. Бродяги эксплуатировали доверчивое, религиозно настроенное население, совершали требы, как духовные лица, и часто творили безобразия», но этим и ограничивалась их роль.

Казачество чутко относилось к делам собственной казачьей церкви и давало одобрительные приговоры на поступление в духовное звание только своим жителям, которых оно близко знало. Но и в семье не без урода. Последствия показали, что слишком поспешное формирование казачьего духовенства не обошлось без допущения в духовную среду людей неподготовленных и недостойных. Были случаи, когда представители духовенства предъявляли непомерные требования к прихожанам, брали за требы большую мзду, отправляли свои обязанности «не в достойном сану виде», предавались пьянству, производили насилия и т.п. Яблоко недалеко падает от яблони, и те нравы, грубые и жестокие взаимоотношения, какие царили тогда в среде казаков, свойственны были, в более слабой, конечно, степени, и казачьему духовенству.

В самые порядки обращения казака в духовного отца внедрились также произвол и злоупотребления. Насколько безукоризненны были в этом отношении куренные общества, дававшие одобрительные приговоры только лицам, по мнению жителей, достойным духовного звания, настолько бесцеремонно и своекорыстно действовали все те, кто занимал известное место в бюрократической лестнице духовных учреждений. Представления и одобрительные приговоры шли через войскового протопопа в консисторию и восходили до владыки. На этом пути кандидату в духовный сан предстояло преодолеть целый ряд трудностей – нужно было надлежаще подготовиться и угодить всем, начиная с войскового протопопа и оканчивая владыкой.

Сами архиереи относились к этому различно. Первый епископ Иов был человек строгий и с разбором относился к ставленникам кандидатами лиц, не подготовившихся к служению в церкви, он просто не посвящал в сан, а заставлял подготовиться как следует. Чтобы получить нескольких священников и диакона, Войсковому Правительству пришлось обратиться к Святейшему синоду для воздействия на епископа Иова; но и при этом условии Иов не изменял своих отношений к делу. Более уступчивым был епископ Гервасий, заместивший Иова. Он посвящал обыкновенно в сан всех представленных ему кандидатов, но только отсылал потом ставленников для обучения к войсковому протопопу Порохне. Но и при Иове, и при Гервасии на исход дел ставленников, видимо, имели влияние подарки, или попросту взятки. Сами архиереи не брезгали подарками. Подарки эти посылались архиереям от Войскового Правительства через кандидатов-ставленников, и, надо полагать, дело не обходилось без участия в подарках последних. 2 ноября 1796 года кошевой Чепига писал епископу Гервасию: «Для стола Вашего Преосвященства икры свежей два бочонка, балыков пар десять и часть визиги посылаю». И тут же атаман просил владыку рукоположить во священников посланных кандидатов: диакона Григория Стрешенко, Алексея Волынского, Гавриила Куса, Ивана Суиму и Федора Соболя. Немедленно, в ноябрь же получен был ответ от Гервасия, что он получил подарки – ковер, балыки, визигу и пр. и посвятил во иереи всех пять кандидатов. Но в письме кошевого Чепиги не значился в числе подарков ковер, а епископ Гервасий упомянул о нем. Не была ли это добавка к подаркам кошевого со стороны ставленников?