– Я о вас заботилась, – говорит Ба. – О тебе и о Кейси. Кроме вас, у меня никого не было.

– Да, но ты нас не любила.

– Любила!

Это слово она почти выкрикивает. Но сразу успокаивается.

– Я с вами не сюсюкала, что да, то да. Я делом любовь доказывала. Жизнь на вас положила. Думаешь, я эти деньги, с чеков, прикарманила? Нет, они на вас же и пошли.

Долго подбираю слова, наконец говорю:

– Я была доброй. А из-за тебя очерствела.

Ба кивает.

– Так оно лучше. Жизнь – штука жестокая. Я хотела, чтоб ты это усвоила.

– Я усвоила.

– Вот и хорошо. Значит, не зря я старалась.

Крыть нечем.

– Бабушка, – начинаю я вкрадчиво, льстиво – этот тон, бывало, действовал в мои детские годы. – Бабушка, пожалуйста, скажи: ты знаешь, где Кейси? Ведь знаешь, да?

– Не лезь не в свое дело! – повторяет Ба. Лицо ее становится непроницаемым. – Забудь про Кейси. Не ищи ее, слышишь?

– Я поступлю так, как считаю нужным.

Впервые в жизни говорю с бабушкой таким тоном.

Она цепенеет, будто от пощечины. Затем вперяет в меня неприязненный взгляд. Долго молчит и наконец выдавливает:

– В положении она.

Так уже давно не говорят. Целый долгий миг мысленно отмахиваюсь от истинного смысла этих слов.

С языка едва не срывается дурацкий вопрос: «В каком положении?»

– Потому мы и поругались, – поясняет бабушка. – Ну вот, теперь ты в курсе. Не хотела я говорить, да ты все равно узнала бы.

Она смотрит пытливо – как я отреагирую? Каменею лицом.

Ее взгляд скользит мне за плечо. Оборачиваюсь. Томас потихоньку прокрался в кухню, стоит столбиком, личико испуганное.

– Твой малыш, – говорит Ба.

Тогда

Всё-таки скажу. Да, надо сказать.

Я изо всех сил старалась поступать правильно. Как в личной жизни, так и в профессиональной. Я горжусь тем, что мои действия почти никогда не противоречили моим же представлениям о хорошем и дурном.

Но и моя правильная жизнь не обошлась без пары решений, которые сейчас я была бы рада пересмотреть.

Первое такое решение я приняла в тот период, когда у Кейси, жившей со мной в Порт-Ричмонде, случился срыв.

Я не удержала сестру.

Но ведь я сразу оговорила единственное условие: Кейси не должна употреблять наркотики и крепкий алкоголь – тогда пусть остается в моем доме, сколько пожелает, я буду рада. Сорвется – откажу от дома. Никаких «вторых шансов». А чтобы у Кейси на этот счет не осталось сомнений, иными словами – лазеек, – я должна сама твердо знать: я действительно ее выгоню, если она возьмется за старое.

В тот день, когда я застукала сестру с поличным, когда собственными глазами убедилась, что она снова употребляет, мы ни слова друг другу не сказали. Кейси стала собирать вещи. Я в это время рыдала в чулане, очень надеясь, что сестра не слышит.

Как я радовалась, что ей лучше, что мы снова вместе – и притом не в бабушкином доме!

Она ушла молча.

А потом я увидела ее на улице, поджидающей клиентов. Поверить не могла, что Кейси по собственной воле этим занялась.

И вот, вскоре после того как она ушла, мы с Труменом были на дежурстве. Звонок диспетчера привел нас в северную часть района, к Франкфорду. Трумен рулил, я сидела на пассажирском месте.

Краем глаза я выцепила женскую фигуру в шортах и футболке, с сумочкой на плече. Успела подумать: это Кейси. Но мы уже ее миновали, и мою уверенность как рукой сняло. Может, все-таки не Кейси? Я извернулась на сиденье, стала смотреть назад. Женщина где-то скрылась.

– Ты чего? – спросил Трумен.

– Почудилось. Думала – одна знакомая…

Трумен тогда еще не знал про мою сестру.

Разобравшись с вызовом, мы поехали назад. Я села за руль. Ползла на черепашьей скорости.

Сомнений не осталось. Кейси. Точно, она. Под кайфом. Стоит на нетвердых ногах, заглядывает в окно автомобиля. Почти по пояс туда влезла. Мужчина за рулем, увидев полицейскую машину, резко газанул. Еще бы чуть – и руку Кейси сломал бы. Та выпрямилась, шагнула с проезжей части, крайне недовольная – как же, сорвалось. Поправила сумочку на плече. Скрестила руки на груди.

Я вела так медленно, что Трумен спросил: может, мне нездоровится?

На этот раз я не ответила.

Поравнявшись с сестрой, остановилась. Чисто импульсивно. Никто и не подумал сигналить – полицейским автомобилям не сигналят, стой они хоть посреди шоссе.

– Мики, ты что делаешь? – всерьез обеспокоился Трумен.

За нами образовалась пробка. Далеко в хвосте вопил клаксон – автолюбителю, конечно, было не видно, кто причина затора.

Только услыхав надрывные звуки, Кейси подняла взгляд. Увидела меня. Гордо выпрямилась.

Долго, очень долго мы смотрели друг на друга. Само время замедлилось, остановилось. В наших глазах были невыносимая тоска и понимание, что прошлого не повторить, что детские мечты о лучшей жизни растоптаны, искрошены в пыль.

Я подняла руку, пальцем указала в сторону Кейси. Трумен проследил мое движение.

Кажется, никогда еще она так скверно не выглядела, как в тот день. Отощавшая, вся в рубцах выдавленных фурункулов, волосы немытые, нечесаные, макияж наполовину стерт, наполовину размазан.

– Ты ее знаешь? – спросил Трумен. Ни язвительности, ни отвращения в голосе не было. Было глубокое сострадание. Мне почудилось, он готов раскрыть объятия для этой отверженной женщины, окажись та моей подругой или родственницей.

«Да, Трумен, – подумала я. – Я ее знаю». А вслух сказала:

– Это моя младшая сестра.

* * *

Весь вечер я плакала и названивала Саймону. Он не отвечал.

Наконец взял трубку. В голосе было раздражение, как всегда, когда мой звонок раздавался в неподходящее время.

– Что за срочность такая? – спросил Саймон.

Назойливостью я никогда не грешила. Мои просьбы к Саймону можно было по пальцам перечесть. Я вечно боялась спугнуть его; думала, мужчины не терпят капризов, требовательности, беспомощности. Но в тот вечер я была в полном отчаянии.

– Приезжай, пожалуйста, – взмолилась я.

Саймон обещал вырваться.

* * *

Через час ему это удалось. И я всё рассказала о дневном происшествии.

Саймон, надо отдать ему должное, слушал очень внимательно и не скупился на советы.

– Ты не вычеркнешь из жизни родную сестру, – произнес он наконец.

– Уже вычеркнула, – возразила я. – Иначе нельзя было.