Правда, по пути седьмой роте, как на грех, встретилась шестая. Её тоже вёл начальник, подполковник Ямпольский; он, однако, не бежал со своими кадетами, а трусил себе верхами, как и отделенные командиры.

Шестую роту седьмая не любила. Вечно «шестёрки» норовили подшутить, поддразнить, а то и поколотить кого – правда, поколотить удавалось им редко, тут сказывался авторитет Севки Воротникова, что был крупнее и сильнее почти всех в более старшем возрасте. В общем, отношения не складывались.

И на сей раз шестая рота принялась корчить рожи, тыкая пальцами в невозмутимо бегущую m-lle Шульц; разумеется, так, чтобы не заметили офицеры. Кто-то из шестой изображал, словно укачивает младенца, кто-то прикидывался, что сосёт соску.

Седьмая рота не оставалась в долгу, но, поскольку бежали они в противоположных направлениях, да ещё и со всеми ротными начальниками, устроить бузу бы никак не получилось.

«Задразнят теперь совсем, – мрачно подумал Фёдор. – Понятное дело – как это так, Ирина Ивановна – да с нами, не только в классе командует!.. Засмеют, аспиды!..»

Схожие мысли, судя по нахмуренным бровям да насупленным лбам, одолевали и остальных.

…После занятий капитан Ромашкевич объявил, что, во-первых, каток, залитый перед корпусом, уже совершенно готов и можно будет бегать на коньках; во-вторых, замёрзли достаточно озёра в императорском парке. Как всегда, там тоже откроют большой каток, с оркестром, музыкой, и хорошо успевающие господа кадеты смогут получить специальный отпускной билет. На открытие Государева катка явятся также гимназистки-тальминовки и гимназисты городского училища. Господам кадетам не возбранялось учинить знакомства с «подходящим по возрасту классом» из заведения г-жи Тальминовой, ибо совсем уже близок был рождественский бал в корпусе, на каковой кадеты допускались лишь при наличии пары.

При этом требовалось отобрать «изрядно владеющих коньком кадет», ибо, как выяснилось, александровцы традиционно уже открывали общее катание в парах вместе с тальминовками под какой-нибудь бравурный марш. Дело было серьёзное, опозориться нельзя!.. Петя Ниткин закатил глаза и, едва их распустили, заявил Феде, что на подобные глупости тратить время не собирается. Впрочем, он и на коньках катался не так чтобы очень, так что «прокат» его с тальминовками исключался.

«И очень хорошо», – вдруг подумал Федя. А потом подумал ещё и…

И, взяв чистый лист писчей бумаги с напечатанным сверху гербом корпуса, поставил перед собой чернильницу, выбрал самонаилучшее, расписанное перо, не сажавшее клякс, положил рядом промокашку. И вывел медленно, «с овальными закруглениями и пламевидными линиями переменной величины»:

«Горъ. Гатчино Санктъ-Петербургской губерніи, улица Бомбардирская, 11, Корабельниковы, собственный домъ…»

Подумал чуток и прибавил:

«Мадемуазель Елизаветѣ Корабельниковой. Въ собственныя руки».

Дальше уже требовалось писать вежливо и как положено. Федя мысленно застонал, но, взявшись за гуж, не говори, что своя рубашка ближе к телу.

Петя бросал на друга заинтересованные взоры, и даже только что поступивший «Физикъ-Любитель» не мог его полностью отвлечь.

В общем, спустя всего лишь полтора часа танталовых мук, уже после отбоя, пересидев даже железного в этом деле Петю, Федя смотрел на несколько строчек, изобиловавших оборотами вроде «не благоугодно ли Вам» да «не соблаговолите ли Вы».

В конце концов, будучи в полном отчаянии, Фёдор махнул рукой, мол, пропадай моя телега, все четыре колеса, запечатал письмо в конверт, надписал адрес и, от усталости едва не посадив кляксу, а потом чуть было не наклеив марку вверх ногами, хорошо, что вовремя спохватился – упал спать мертвецким сном, так, словно одолел в марш-броске два десятка вёрст единым духом.

Наутро письмо отправилось в руки m-lle Шульц, опять явившейся на раннюю поверку. Это оживило память о насмешках шестой роты; другие кадеты, похоже, тоже вспомнили и теперь озабоченно шептались, пока не стояли в строю, но Феде Солонову было не до того.

Никогда ещё он не звал ни одну девочку на каток. Эх, да чего там, никогда и не катался вот так, с девочкой, чтобы парой. С приятелями, конечно, гоняли, причём с форсом, «голландским шагом»; жаль только, что зима в Елисаветинске была короткой и тёплой и каток держался самое большее с Рождества до Сретения.

Здесь же, на севере, лёд вставал крепко, надолго.

Уроки в тот день казались сущим мученьем. Даже Ирина Ивановна смотрела на Федю неодобрительно, а зловредный Кантор потащил к доске решать задачу на построение; Федя запутался в углах и отрезках, после чего со стыдом отправлен был на место с тремя баллами из двенадцати – всё-таки он сумел хоть что-то ответить; зато на несчастном Воротникове раздражённый Иоганн Иоганныч отыгрался как следует, влепив бедолаге совершенно незаслуженный кол.

В довершение всех бед Феде досталось и от Двух Мишеней. Ну как досталось – Константин Сергеевич остановил кадета Солонова перед вечерней поверкой.

– Ваше высокоблагородие, кадет Солонов по вашему приказанию прибыл!

– Вольно, кадет. – Подполковник смотрел строго. – Помнится, в самый первый день поручил я кадета Ниткина вашему попечительству. Верно?

– Так точно, верно! – Фёдор что было сил ел глазами начальство.

– Кое-чему кадет Ниткин выучился. В строю стоит теперь не аки квашня с тестом. Честь отдаёт не без лихости, молодцеватость появилась. За то, кадет Солонов, хвалю. Однако вот на пробежке последней кадет Ниткин, увы, отстал безнадёжно, если бы не госпожа Шульц, так вообще пришлось бы оставлять с ним провожатого. И на гимнастике товарищ ваш – в самом конце, ну разве что Маркин-второй ещё такой же. – Две Мишени вздохнул. – Так дело не пойдёт, кадет Солонов. Понимаете ли вы, что сосед ваш и друг, кадет Ниткин Пётр, не выдержит годовых испытаний весной? Что его не допустят к летним учениям, к сбор-походу и манёврам, а это означает исключение из корпуса? Хотите ли вы этого, кадет Солонов?

Федя изо всех сил замотал головой.

– Никак нет, господин подполковник!

– Конечно, все мы, и я, и капитаны Коссарт с Ромашкевичем, и… – тут Константин Сергеевич замялся, – и госпожа Шульц – все мы постараемся подтянуть кадета Ниткина. Но без вашей помощи ничего не получится.

– Так точно!

Две Мишени покачал головой.

– Отставить «так точно», кадет. Что вы намерены сделать? Каков ваш план?

– А… ваш? – вдруг выпалил Федя, не успев даже подумать, что же он, в сущности, говорит. И испугался. И зачастил лихорадочно: – Я к тому, Константин Сергеевич, что ежели в разные стороны тянуть, то это ж ничего ж не выйдет… надо ж не как лебедь, рак да щука…

– Верно, – кивнул подполковник. – Опять же хвалю, кадет. Вы правы, действовать мы должны сообща. Поэтому будут дополнительные занятия. Для вас и кадета Ниткина.