Я почувствовал: ещё немного, и страшные головные боли вернутся ко мне, утонувшему в потоке ерунды. Взмолился:

– Господин… то есть, гражданин комиссар, ваши исторические экскурсы забавны… извиняюсь – познавательны. Но какое отношение они имеют к моей скромной персоне?

Левинзон начал сверкать глазками и неумело ругаться, становясь похожим на рассерженную плюшевую игрушку. Вполне вероятно, что он был незаменим на митингах, но умения чётко излагать мысль ему не хватало. И тут он заговорил почти теми же словами, что мои старые знакомцы – отец Василий, генерал Деникин и тибетский монах. Про древнюю борьбу хроналексов и путешественников во времени; про то, что Защитники Времени победили и практически ликвидировали (он применил именно это, любимое «товарищами» словечко) все возможности проникать в прошлые времена через лазейки-порталы. Но Левинзон и его немногочисленные сторонники, состоящие в организации хроналексов, решили, что теперь надо не бороться с подобными мне нарушителями закона неизменности истории, а использовать наши возможности, чтобы «пустить эшелон человечества по новому пути, переведя стрелку, и гораздо раньше на века или даже тысячелетия приступить к строительству коммунизма». И я, бывший штабс-капитан Ярилов, белогвардейская харя и дворянское отродье, могу теперь исправить все свои ошибки и помочь в этом им – «новым, пролетарским хроналексам». Делом этим заинтересовались в Москве, и даже сам Лев Троцкий якобы поддержал идею, ради чего Левинзон и уезжал на целый месяц.

Я придал себе значительный вид, откинулся на стуле и положил ногу на ногу. Конечно, если бы я был одет в блестящие офицерские сапоги и китель с орденами и шитыми золотом погонами, картина получилась бы более внушительной, но и так сошло – босиком и в лохмотьях.

– А если я откажусь?

– Очень не советую, гражданин Ярилов, – нахмурился Левинзон, – очень. Мы найдём способы вас заставить. Наши знания и умения простираются гораздо дальше обычных человеческих. Как насчёт поселения у вас внутри демона боли Ранти? Могу продемонстрировать прямо сейчас.

Он вдруг перестал быть комичным – более того, чёрные глаза обрели необычайную, жуткую глубину, в комнате вдруг стало холодно, а к моему сердцу пополз ледяной ужас.

Не знаю, чем бы всё это могло кончиться, но в этот самый миг на улице раздались выстрелы и крики, застучал и захлебнулся пулемёт, лопнула граната. Левинзон рванулся к окну; я тоже вскочил и увидел, как по улице несутся верхом казаки, рубя шашками пролетариев. Комиссар потащил из кобуры маузер; я же, действуя абсолютно автоматически, схватил со стола графин и ударил Левин-зона по затылку с такой силой, что хрустальные брызги разлетелись по всей комнате.

Не помню, как я оказался на улице – там уже приканчивали последних мучителей-конвоиров, выпускали из свинарника пленных, а навстречу мне шёл, распахнув руки для объятия, улыбающийся отец Василий…

* * *

Операция безнадёжно провалилась. Дмитрий и Анри замерли у ворот, не успев отодвинуть засов; Хорь сжимал бесполезную саблю, а одноглазый охранник стоял в двадцати шагах, опираясь на копьё, готовый поднять тревогу.

Циклоп неожиданно шагнул вперёд и крикнул Ярилову:

– Это ты, урус? Не раб, но воин. Зачем пришёл?

Дмитрий вдруг почувствовал внезапную надежду и сказал правду:

– Мы пришли выручать своих. Тех, кого продал в рабство Плоскиня – женщин и детей.

– Марфа, Ульянка тоже?

– Не понял, кто? – удивился Ярилов.

– Это про сестру Ведмедя и её дочку, – вмешался Хорь, – да, их тоже.

Циклоп кивнул:

– Хорошо. С вами пойду. Только тихо. Вы три?

– Нет, там ещё десяток на улице наших, – ответил Дмитрий.

– Маладес, урус, – улыбнулся циклоп, – впускай.

Дальше было просто. Конвоиры, спавшие вповалку в караульной, даже не дёрнулись, когда к ним ввалились бродники – покорно сдали оружие и легли на земляной пол. Циклоп сам прошёл в комнату к краснобородому персу и, шипя что-то про старые обиды, содрал с шеи онемевшего от страха работорговца ключи. Открыли камеру. Дмитрий вслушался в жаркую, наполненную ужасом и спёртой вонью тишину и сказал хрипло:

– Вы все свободны. Выходите.

Раздались всхлипывания и сдавленные вопли. Рабы, гремя цепями, бросились к распахнутой на волю двери – и едва не снесли Ярилова с ног. Первыми рванулись пленённые на Калке воины – благодарили Дмитрия, пытались целовать руки, плакали… Один горячо прошептал:

– Я сразу узнал тебя, Солнечный Витязь, но не хотел верить, что ты пленён. Теперь понимаю – ты сдался в рабство, чтобы спасти нас.

Анри рубил заклёпки с кандалов, Хорь показывал дорогу за пределы тюрьмы. А Ведмедь разыскал сгрудившихся в углу женщин и детей из деревни бродников, успокаивая:

– Всё, всё, родные. Страшное позади.

Обхватил сестру – такую же высокую и светловолосую. Подтолкнул к одноглазому:

– Ему спасибо говори, калечному. Спас всех.

Марфа улыбнулась. Отдала дочку. Маленькая Ульяна обняла циклопа за шею, прошептала:

– Я тебя ждала. Я мышку попрошу, чтобы глазик тебе вернула.

Озираясь, вышли на площадь перед цитаделью. Остальные пленники уже разбежались, исчезли в темноте ночного Сурожа. Дмитрий махнул рукой в сторону рыбачьего порта:

– Пошли, православные. Немного осталось.

Ночная стража вывалилась из-за угла неожиданно. Пока Дмитрий бил в лоб одного, а Хорь резал второго, третий сбежал, вопя проклятия.

Тихо не получилось. Заполыхали факелы, закричали стражники. Беглецы запутались в кривых улочках и не сразу нашли путь к порту – прорывались, пачкая клинки тёмными потёками.

Ночной прилив качал широкобокую лодку. Встревоженный Юда вытягивал шею, прислушиваясь к шуму:

– Ай, никак тревогу подняли? Это плохо, могут догнать.

Дмитрий похлопал жидовина по плечу:

– Спасибо тебе, добрый человек. Сочтёмся.

Из темноты вынырнула закутанная в плащ Хася, прильнула к Хорю:

– Возьми меня с собой, родненький.

Жидовин сплюнул, запричитал:

– Ай-вэй, приютил, спрятал, поил-кормил – а он дочь опозорил! Богатырём его называл, бессовестного, ясным соколом. Не сокол ты, кобель шелудивый, шлемазл.

Бродник обнял девушку, погладил по чёрным кудрям. Прошептал:

– Я обязательно вернусь к тебе, Хасенька. Только дождись. А батюшку уговорим – отдаст за меня. Так ведь, батюшка Юда?

Жидовин вздохнул. Утёр мутную слезу, кивнул. Сунул в руки броднику тугой кожаный кошель:

– Это за ваших коней выручил, пригодится. Грузитесь быстрее.

Поначалу гребли вразнобой, потом приспособились. Хозяин лодки, носатый грек, испуганно оглядываясь на мечущиеся по берегу факелы, вполголоса ругался.