Но теперь она могла бы так, незаметно, смотреть на него, только когда Митя дирижировал и руки его взлетали вверх – неостановимо, мощно, но каждый раз словно преодолевая смертную тяжесть.

Наверное, оркестр чувствовал, какую мучительную силу вкладывает он в каждый жест. Иначе почему так пронзительно звучали скрипки, и виолончели, и трубы – как будто музыка вот-вот должна была обернуться ясным словом, которое невозможно будет не понять?..

Но Лера давно уже не сидела в зале во время репетиций и не приходила на концерты и спектакли. Она просто не могла себя заставить – пряталась в свое вязкое безразличие, как в кокон.

И все-таки они были, эти редкие минуты, хотя их по пальцам можно было пересчитать. Они возникали случайно, даже помимо Лериной воли, и каждый раз она чувствовала, как тонкая, тоньше струны, ниточка натягивается в ее душе. Вот-вот лопнет и отпустит на волю что-то неудержимое, может быть, даже страшное – но живое.

Лера каждый раз ждала этого, глядя на Митю, но каждый раз ниточка ослабевала, и ей снова все становилось безразлично.

Обычно она теперь уходила из театра довольно рано – именно потому, что старалась не оставаться на спектакли и концерты, если в ее присутствии не было какой-нибудь хозяйственной необходимости. А у Мити всегда находились дела допоздна. И получалось, что они возвращались домой порознь.

«Так даже лучше, – думала Лера. – По крайней мере, я не знаю, что он делает вечерами. Репетирует с Тамарой или еще что-нибудь… Я не хочу об этом знать!»

И на этот раз, июньским вечером, Лера вышла из особняка и пошла к гаражам по единственной в парке асфальтовой дороге, вспоминая, что ей надо сделать завтра утром. Она старалась вспомнить побольше дел, чтобы утро прошло как-нибудь незаметно. А там уже и день, и все пойдет само собою.

Какая-то машина выехала из гаража ей навстречу. Лера подняла глаза – и вздрогнула, узнав Митин темно-синий «Сааб». Никогда он не уезжал так рано, она совсем не ожидала, что встретит его сейчас.

«Сааб» начал притормаживать в нескольких метрах от нее. Лере показалось, что Митя не знает, остановиться ему или проехать мимо.

Машина остановилась. Открылась дверца, Митя вышел из кабины в двух шагах от Леры.

Он стоял совсем рядом, но лучи закатного солнца били Лере в глаза, и она почти не видела его лица. Только силуэт, неподвижный и трепетный одновременно. Ниточка натянулась, зазвенела у нее внутри!..

Митя молчал и не двигался, глядя на нее.

– Ты рано уезжаешь сегодня, – сказала Лера, чтобы нарушить молчание.

– Я больше не могу, – не сразу ответил он.

– Устал? – спросила она.

Митя не отвечал, и Лера добавила:

– Ты долго сегодня репетировал, я слышала. Что-нибудь не получалось?

Она хотела спросить: «Что-нибудь не получалось у Тамары?» – но не стала спрашивать… Зачем?

– Не устал. Лера, я…

Лера услышала звон натянутой нити, ей даже показалось, что Митя сделал какое-то едва уловимое движение ей навстречу. Она попыталась вслушаться в его голос, даже в эти короткие фразы – но не могла…

И ниточка снова ослабела.

Лера словно со стороны себя видела – пустым, равнодушным взглядом. Впервые в жизни она не знала, что сказать и что сделать.

«Как в летаргическом сне, – проплыло в ее сознании. – Все слышу, все понимаю, а неживая».

Они еще несколько мгновений постояли в молчании. Потом Митя сел за руль; хлопнула дверца; Лера пошла вперед. Ей почти не пришлось заставлять себя не оборачиваться. Она слышала, что машина не трогается с места. Только когда Лера скрылась за дверью гаража, заработал мотор «Сааба». Вскоре звук его затих вдалеке.

Лето и наступило незаметно, и незаметно подошло к июльскому зениту.

Театральный сезон закончился, и Лера сразу же уехала с Аленкой на Майорку. Не то чтобы ее так уж тянуло отдохнуть, теперь ей вообще все равно было, где находиться. Но Лера знала, что Митя тоже уезжает сразу же, как только закончится сезон: у него начиналось европейское концертное турне. И она поехала на Майорку только ради того единственного мгновения, когда он будет уезжать – когда дверь за ним закроется…

Чтобы не было этого мгновения, чтобы без нее!.. Чтобы не прислушиваться к его шагам в кабинете, не зная, простится ли он с нею и каким будет прощание. Чтобы не стоять у окна, глядя, как он не оглядываясь идет через двор. Чтобы не вызывать в онемелой душе всех воспоминаний, которые были связаны с ним.

Поехала она не только с Аленкой, но и с Зоськой.

С тех пор как Лера ушла из «Московского гостя», она мало виделась со своей Жозефиночкой. Та звонила, конечно, – особенно вначале, пока не привыкла к своей новой роли, – но встречались они редко. Лера и сама не понимала почему. Конечно, времени было мало, конечно, работа утомляла обеих. Но ведь в одном дворе жили, в домашних тапочках можно было вечером забежать друг к другу! А вот – не встречались. И самым удивительным было то, что Леру это даже не тяготило.

Наверное, такие отношения могут установиться к тридцати годам только с человеком, с которым ты связан общим детством. Именно такие: когда можешь не видеть его неделями и месяцами, даже не вспоминать о нем, а он все равно будет присутствовать в твоей жизни, незаметно согревая ее изнутри.

Лера чувствовала, что и сама она точно так же присутствует в Зоськиной жизни – без объяснений и обид.

Когда-то – всегда! – точно так же присутствовал в ее жизни Митя. Они могли не видеться полгода, случайно встретиться во дворе, переброситься парой слов – и жизнь ее освещалась мимолетной встречей с ним, хотя Лера сама этого не замечала.

Но об этом теперь она старалась не думать.

Майорку предложила Зоська. Она зашла к Лере как-то июльским вечером, чтобы передать посылочку от Алексиадиса: кто-то из «Московского гостя» был у него в Греции и привез.

Лера надорвала пестрый пакетик и достала из него колечко, асимметрично сплетенное из черных кожаных нитей. Посередине плетения помещалась маленькая жемчужина.

– Ой, красиво как! – восхитилась Зоська. – С чего это он, Лер?

– Да просто так, – улыбнулась Лера, проглядывая крошечную, чуть больше колечка, открытку от Алика. – Такой человек: что-нибудь красивое спокойно видеть не может – восхищается.

– Ну-у… – протянула Жозефиночка. – Мало ли кто чем восхищается, разве все дарят?

Алик действительно не переставал восхищаться красивыми вещами и, чувствуя в Лере единомышленницу, часто дарил ей милые безделушки – по поводу и без повода.

– Недорогое, правда, колечко, хоть и хорошенькое, – заметила Зоська. – Но дареному коню… А ты мои новые сережки видела? – поинтересовалась она. – Из махорики? Конечно, это и не жемчуг вообще-то, а так, бижутерия. Но очень даже красиво! И модно в этом сезоне, – авторитетно добавила она.