– Это Сева, – представила его Аленка. – Он уже в пятом классе учится, в лингвистической гимназии. Мам, дай ключ, я ему обещала на пианино поиграть. Можно, мы к нам пойдем?

– Можно, конечно, – кивнула Лера, незаметно улыбнувшись тому, что Аленка, как всегда, сначала сообщает, что будет делать, а потом спрашивает разрешения. – Приятно познакомиться.

– Спасибо, – ответил мальчик. – Мне тоже очень приятно. Меня зовут Всеволод.

У Всеволода были светлые волосы и большие, как маслины, черные глаза. Вблизи он был еще более привлекателен, чем издалека, – из-за внимательного взгляда своих выразительных глаз.

– Ну, пошли! – нетерпеливо воскликнула Аленка. – Пошли прямо сейчас!

– Извини, но прямо сейчас я не могу, – сказал Сева. – Я ведь не предупредил папу. Но мы можем сделать просто, – предложил он, заметив разочарованную гримаску на Аленкином лице. – Ты пока побудешь здесь, а я сбегаю в отель и вернусь за тобой. Это совсем близко, я сейчас же приду.

– Ладно, – согласилась Аленка.

– Да-а… – едва сдерживая смех, протянула Зоська. – У девушки есть вкус! Слушай, Елена Дмитриевна, а кто платил в баре?

– Сева, конечно, – удивленно ответила Аленка. – Он же мужчина, кто же должен платить в баре?

Зоська открыла было рот, чтобы прочитать девочке краткую лекцию о равноправии, но Лера успела предупредить ее намерение.

– Совершенно верно, – сказала она, тоже сдерживая улыбку. – Платить должен мужчина. И с тем мужчиной, который предложит тебе в ресторане заплатить пополам, ты можешь расстаться без сожаления.

– Безобразие! – возмутилась Зоська. – Ты что, в допетровской Руси собираешься ее растить? Ребенок не сегодня-завтра в Европу поедет учиться! Что она там будет делать с такими понятиями?

Лера хотела было ответить, но Аленка высказалась быстрее.

– Ну и что же, что в Европу? – заявила она. – Митя все время в Европу ездит, а тоже так говорит.

– Что же он тебе говорит, интересно? – хмыкнула Зоська. – И с чего вдруг вы беседовали на эту тему?

– Мы не на эту беседовали, – пожала плечами Аленка. – Он меня встретил после студии, и мы гуляли и разговаривали, я хотела купить мороженое, а он купил мне сам. Я ему говорю: Митя, думаешь, я маленькая? У меня есть деньги, мне мама дала! А он говорит: ну и хорошо, ты будешь гулять одна или с Розой и купишь что-нибудь сама, а сейчас ведь ты со мной, правда? И вообще, он еще сказал, это все такая ерунда, нам с тобою не стоит об этом думать, просто я куплю тебе мороженое или что-нибудь другое, вот и все. Мужчина вообще платит не задумываясь, он сказал.

– А о чем стоит думать? – спросила Лера. Аленка говорила так похоже, что ей послышался Митин голос. – Не сказал он тебе?

– Я забыла, – призналась Аленка. – Я его тоже сразу спросила, и он так красиво сказал, но я забыла.

– Лена, я уже вернулся. – За разговором о равноправии они не заметили, как Сева снова подошел к ним. – Мы можем идти, если ты не передумала.

– Фантастика! – шепотом изумилась Зоська, провожая взглядом удаляющихся детей. – Откуда что берется! А главное, куда потом девается?.. Сколько ему лет, не сказала она?

– В пятом классе, – ответила Лера. – Лет десять, значит.

После пляжа Лера и Зоська посидели в баре, выпили «Сангрии» и вернулись домой, когда темнота уже опустилась на приморский поселок и нарядная вечерняя толпа заполнила набережную.

Аленка уже не играла на пианино. Они с Севой сидели в гостиной, у распахнутой на улицу двери, и о чем-то оживленно болтали.

Гостиные во всех виллах, стоящих вдоль моря в Кала-Ратьяда, были необычные: их окна – а точнее, широкие, почти на всю стену, створчатые двери – выходили прямо на людную набережную. Входить в дом надо было сзади, но из-за этих стеклянных дверей получалось, что жизнь обитателей проходит на виду у гуляющей толпы. Лера не раз одергивала себя, чтобы вечерами не поглядывать мимоходом, как люди в ярко освещенных комнатах едят, разговаривают, пьют вино или смотрят телевизор.

Сначала она чувствовала неловкость при мысли о том, что кто-то вот так же может разглядывать ее, но потом привыкла. А Аленка и с самого начала вовсе об этом не думала: играла до позднего вечера на пианино, смотрела мультики, читала и вообще вела себя совершенно непринужденно.

И теперь она так же непринужденно болтала с Севой, сидя у распахнутой стеклянной двери.

Зоська прошла на кухню, достала из холодильника фрукты, колу, бросила лед в высокие стаканы.

– Может, им «Сангрию» пора подавать? – усмехнулась она. – Замечаешь, какие стали детки?

– Какие? – не поняла Лера.

– Да не знаю… Раскованные, что ли. Или взрослые какие-то. Не знаю, как это назвать! Мы, во всяком случае, такими не были.

Лера только плечами пожала. Она не задумывалась, такою ли была сама в Аленкином возрасте. Но этот мальчик Всеволод, с его сдержанным достоинством, конечно, напоминал ей Митю – такого, каким он был сто лет назад и каким оставался всегда…

Она вдруг подумала о маме, и сердце у нее сжалось. Лере казалось, что она редко вспоминает маму после ее смерти. Конечно, и на кладбище ходила, и делала все что положено в поминальные дни… Но как-то редко вспоминала ее по-настоящему, так, как хотелось – пронзительно и ярко.

И вдруг, глядя на свою дочку, так весело болтающую с мальчиком, глядя на этого мальчика, такого хорошего и воспитанного, Лера вспомнила маму с ее спокойным, всегда немного застенчивым взглядом, ее вечную готовность интересоваться всем, что делает Лерочка, ее хлопотливость и надежность…

И тут же собственное одиночество, в которое Лера была погружена и о котором старалась не думать, предстало перед нею во всем своем грядущем отчаянии.

Лера тряхнула головой, отгоняя от себя эти мысли. Но мамин облик виделся ей все с той же, неожиданно пришедшей ясностью.

– Мы вам не помешаем? – спросила Лера, входя в гостиную с бокалами на подносе.

– Нет, что вы, – покачал головой Сева. – Но вообще-то уже поздно, я скоро пойду.

– Сева знает три языка! – похвасталась Аленка. – Немецкий, английский и латынь.

– Я не сказал, что знаю, – возразил Сева. – Я говорил только, что их учу. И потом, на латыни все-таки теперь не разговаривают.

Лера села в глубине комнаты, взяла книгу – роскошный альбом Веласкеса – и принялась рассматривать вереницу придворных портретов. Она почему-то особенно охотно разглядывала теперь именно Веласкеса, и именно эти портреты. Впрочем, Лера понимала почему: однообразные лица царственных особ позволяли относиться к себе с полным безразличием, и можно было безучастно рассматривать изысканные сплетения кружев на манжетах, вглядываться в тусклый блеск фамильных драгоценностей…

Заодно она поглядывала время от времени на Севу, сидящего вполоборота к ней.