На сцену решительно вышла Эйдриа. Лопез верно догадалась (по сопровождающим женщину воздушным поцелуям), что эта дама с габаритами футбольного защитника и организовала все мероприятие, включая приглашение телевизионных корреспондентов.

— Вот как я все это понимаю. — Эйдриа жизнерадостно улыбнулась собравшимся и камерам. — Если в контракте сказано, что работу нельзя перемещать, значит, вы не можете ее продать, ведь так? Потому что, если вы ее продадите, ее придется переместить.

— Мы выяснили, что это очень узкое понимание закона, — заявил адвокат комиссии. — Действительно, мы не имеем права ее перемещать, но право ее продать мы имеем, при этом не нарушая сути контракта с автором.

Член комиссии начал говорить о новой скульптуре, которая заменит «Солидарность».

— Предлагаемая работа выполнена единственным сыном одного из очень известных братьев Фонтана, которые сделали так много для продвижения мраморных статуй тех позднее широко известных скульпторов, которые создали тысячи знаменитых скульптур, разбросанных по всей стране в девятнадцатом веке и начале двадцатого.

— Так это мраморная скульптура? — Эйдриа ехидно улыбнулась. — Погода ее разрушит. Уж по этой причине лучше ничего не менять.

— Нет, не разрушит. Матео Фонтана, который сделал оригинал двадцать лет назад, согласился сконструировать что-то вроде домика для скульптуры, — уменьшенный вариант того, что сейчас окружает Мемориал Линкольна в Вашингтоне. Почему бы вам просто не посмотреть, что я имею в виду? И все деньги, имейте в виду, поступят от того же человека, который собирается купить «Солидарность». — Член комиссии уселся, снял очки и снова начал протирать их носовым платком.

Толпа уставилась на коротенького человечка с несколькими седыми волосками, прилипшими к лысому черепу, который поднялся на сцену с рисунками под мышкой. Поднимая один рисунок за другим так, чтобы их могли видеть и зрители, и камеры, он объяснил свою задумку, с помощью которой можно будет не только защитить скульптуру, но и обеспечить людям место для сидения, так как вокруг сооружения пройдет мраморная скамейка. Она, заявил он, станет частью архитектуры, а не искусства, поэтому люди смогут на нее садиться и отдыхать, а заодно и разглядывать мраморную статую.

Юноша из протестующих вежливо поднял руку. Пожилой скульптор жестом разрешил ему задать вопрос.

— Прошу прощения, я никого не хочу обидеть, но я не знаком с вашим именем. Не могли бы вы рассказать нам, что вы делали последние двадцать лет в мире искусства, то есть с того времени, как вы сделали скульптуру, о которой идет речь?

В осанке Матео Фонтана несколько поубавилось гордости.

— Ну, мой вид искусства, как и моего отца, на некоторое время вышел из моды, так что… Я был очень занят. В моей мастерской по сей день работают три скульптора, и мы вполне преуспеваем.

— А что вы делаете?

— Мы работаем на самых известных дизайнеров Нью-Йорка. Наши работы, наши гипсовые модели, установлены в некоторых самых престижных особняках города. Иногда мы делаем мраморные копии некоторых античных скульптур.

Лицо Эйдрии стало пунцовым. Работа Леона продается и заменяется устаревшей, традиционной фигурой в мраморе, выполненной ремесленником, работающим на декораторов?

— Почему здесь нет Леона Скиллмена, почему он не защищает свою работу? — возмутилась она. — Я позвонила ему, чтобы оповестить об этом слушании, но разве не вы должны пригласить его и дать возможность высказаться по поводу его произведения?

— Разумеется, мы консультировались с мистером Скиллменом, — облегченно вздохнула Лопез. Слава Богу, что адвокат заранее предупредил ее, что ей следует позвонить скульптору. — Мистер Скиллмен, как я обязательно сказала бы вам в свое время, спокойно прореагировал на мое сообщение. Но когда я сообщила ему, чем мы собираемся заменить его скульптуру, он громко рассмеялся — так его обрадовала эта новость.

Дениз и Эйдриа заговорили одновременно:

— Так чем вы замените «Солидарность»?

Председатель комиссии удивленно оглядела собравшихся.

— Послушайте, неужели вы полагаете, что мы, проведя это слушание, не позволим публике увидеть то, что будет украшать Центральный парк, а также принесет полмиллиона в наш бюджет? Скульптура только вчера прибыла из Греции, прямо из Стагируса. Вон она стоит, рядом с флагом. Разве вы не видите? — Лопез снова завозилась со своими очками. Какого черта, с их точки зрения, эта статуя делает на сцене, как не для того, чтобы ее все увидели? И вообще, какой смысл что-то объяснять этим враждебно настроенным людям?

Эйдриа, Денни и вся толпа, включая операторов телевидения, обратила наконец свое внимание на флагшток в конце сцены, где сидели выступавшие. Рядом с флагом стояла фигура старого величественного мужчины больше чем в натуральную величину, с бородой и поднятой рукой. Он как бы просил минуту внимания. Мраморный плащ спускался мягкими складками, и хотя фигура стояла спокойно, казалось, она вот-вот сделает шаг вперед и выскажет какую-то великую мысль. Глаза у мужчины были внимательными, лицо умным, а губы слегка раскрыты, как будто он собирался заговорить. Абстрактный дизайн статуи был мощным и властным. Так она и простояла в ожидании все слушание. И никто ее не заметил.

— Дайте и нам посмотреть! Пропустите! — Несколько десятков людей, вынужденных из-за большого наплыва народа стоять в холле и терпеливо слушать, начали проталкиваться в главный зал, чтобы разглядеть, что происходит. Они заглядывали через плечи стоящих впереди, впадали в коллективный ступор и обалдело таращились на то, что должно было теперь стоять в парке, заменив работу одного из самых знаменитых современных скульпторов.

Денни и Эйдриа воскликнули в один голос:

— Аристотель!

— Я не могу, Димитриос! Что, если меня разоблачат? Для них же это кощунство!

— Не разоблачат. На тебе брюки, ты высокая, стрижка короткая. Вот, возьми шарф, обмотай его вокруг шеи и спрячь в него подбородок, как здесь делают. Натяни перчатки. Я хочу, чтобы ты присутствовала на молитве. Молчи, говорить буду я, а ты делай то же, что и я.

Когда они подошли к мечети, то увидели мужчин, совершающих ритуал омовения ног в фонтане. Войдя внутрь, они снимали обувь и, расстелив на полу яркие восточные коврики, тихо усаживались на них. Затем молящиеся встали на колени и принялись раскачиваться взад-вперед, опираясь на пятки и что-то тихо и монотонно напевая. Тара впитывала все в молчаливом изумлении: сводчатую архитектуру здания, которая, казалось, отражала звуки гипнотического ритуала и делала мечеть микрокосмосом какого-то изолированного неизвестного мира, где человек чувствует себя загипнотизированным повторяющимся напевом и отстраненным от ежедневных забот. Она исподтишка взглянула на женское отделение, где должна была находиться и она, и ощутила жалость к этим женщинам, все еще считающимися низшими и легко заменяемыми существами.