— Я ушла от Леона, — сказала она.

— Да? Это плохо. Я не хочу, чтобы ты обратилась ко мне за неимением лучшего. Я хочу, чтобы ты пришла потому, что хочешь меня и только меня.

Почему она потеряла способность думать? Вот стена. Вот шторы. Они продолжали шевелиться за ее спиной. Закрыв глаза и вцепившись в них обеими руками, Тара прошептала единственное имя, которое могло придать ей силы:

— Димитрий.

Его руки удержали ее от падения, его губы прильнули к ее губам.

Она упивалась его поцелуями до тех пор, пока горячий металл не заструился вновь по ее венам, ломая ее волю, изменяя ее так, как ему бы хотелось.

Потом они оба оказались в его постели. Он не помнил, как нес ее на руках в спальню. Не помнил, как раздевал ее. Успокойся! Димитриос медленно провел рукой по ее нагому телу, надеясь успокоить ее и себя. Они вели себя неправильно.

Его рука запоминала каждый изгиб ее тела, каждую впадину, лаская места, которые он до сих пор представлял себе только в своем воображении.

— Димитрий! — Тара рискнула именно так произнести его имя, зная, какое это имеет значения, особенно в ее устах. — Я действительно тебя люблю. Я это чувствую. Просто я раньше не знала. Димитрий!

Он прижал ее к себе.

— Это несправедливо по отношению к тебе. Я просил тебя не спешить. — Он снова закрыл ей рот поцелуем.

— Димитрий. Сейчас.

Он крепко прижимал ее к себе, чтобы помешать ей двигаться: так велик был соблазн ответить на ее требования.

— Я люблю тебя больше жизни, — не сказал, а простонал он. — Но я не могу взять тебя вот так. Я хочу тебя навсегда, не на одну ночь.

— Ты же сказал, что любишь меня.

— Да, но ты-то меня любишь? Ты не можешь этого знать, сейчас, в такой ситуации.

— Я люблю! Люблю!

Оторвавшись от нее, Димитриос выпрямился, зная, что это — момент величайшего достижения в его жизни.

Тара протянула к нему руки.

Он осторожно, с благоговением, накрыл ее дрожащее тело одеялом и заставил себя дышать ровно, беспомощно вытирая ее слезы уголком простыни.

— Ш-ш-ш-ш… — Его ноги подкашивались, но он стоял над ней неподвижно, не пытаясь присесть рядом.

— Когда ты сможешь повторить эти слова при холодном утреннем свете, я поверю тебе. Не сейчас, Тара. Любимая! Постарайся понять! Я хочу тебя не на одну ночь. Я хочу тебя на все ночи в моей жизни. Это моя вина. Прости меня.

Рыдая, она сердито отвернулась от него.

Димитриос взглянул на часы рядом с кроватью Тары. Пять часов утра. Уже два часа из его спальни, где он ее оставил, не раздавалось ни звука. Она наконец перестала плакать. Он лежал в ее постели, на ее простынях, стараясь уловить ее тонкий аромат, и не спал всю ночь, вспоминая трепещущее тело в своих руках. Разве он мог догадаться, как она прореагирует на его слова? Он разрушил все. Он только хотел, чтобы она знала, чтобы могла выбирать. Но импульсивность Тары занесла ее куда дальше, чем они могли себе позволить. И теперь ему суждено вечно лежать одному и желать ее.

Его тело сотрясали рыдания, он зарылся головой в подушку, чтобы заглушить их. Она была права, прогнав его. Можно только надеяться: когда она сможет четко соображать, она не возненавидит его слишком сильно. По крайней мере она вернется теперь в Нью-Йорк, к тому, что произошло между ней и Леоном, уже зная, что он чувствует, и сможет все обдумать. Он оставил ей такую возможность. Но какой ценой? Он лежал, уставясь в сводчатый потолок, расписанный цветами и виноградными листьями. Он знал, что будет платить за свою ошибку бесчисленными бессонными ночами, такими же муками, как сегодня, будет мечтать о ней, желать ее еще больше, чем желал раньше. Потому что сегодня он ее коснулся.

Портьеры раздвинулись.

На ней не было ничего, кроме браслета из золота и серебра, который он ей подарил. На ее руке он казался очень тяжелым. Она подошла к окну и раздвинула шторы. В городском небе вставала прохладная серая заря нового дня. Ее тело казалось бледным силуэтом на фоне серого неба.

— Холодно, — сказала Тара ровным голосом. — И светло. И уже утро.

Она подошла к кровати, сдернула с него одеяло. Ее глаза оглядели его тело с той же нежностью, с какой его руки касались ее несколько часов назад. Он лежал не шевелясь. Когда он встретился с ней взглядом, она улыбнулась.

— Kokonas, ты прекрасен, — просто сказала она.

Он колебался одно мгновение, потом закрыл глаза и протянул руку.

— Нет, иди сюда, — прошептала она. Встала на колени, взяла его руку и потянула к себе, на пол, на молитвенный коврик, который лежал на других восточных коврах, окружавших их, подобно клумбе полевых цветов. — Говорят, это священный ковер. Я знаю лишь один способ сделать его святым.

— Тара.

Он целовал каждую частичку ее тела, о котором так давно мечтал и которого касался всего несколько часов назад, прижимался губами к каждому потайному местечку, будто на каждом дюйме ее тела хотел оставить нестираемый отпечаток своих горячих губ.

— Димитрий! — воскликнула Тара. И этому настойчивому требованию он подчинился.

Тара чувствовала, как трепещет его тело, передавая ей свое желание, свою любовь, пока не потеряла ощущение собственного «я» и с жадной страстностью стала частицей его существа.

Утро все надвигалось, становилось светлее, небо раскрашивалось в разные цвета, отбрасывая сверкающие лучи на их крошечную вселенную, как будто благословляя их.

Балтимор! А она предполагала быть в Нью-Йорке!

Ветер дул Таре прямо в лицо, пока корабль отходил от пирса во внутренней гавани Балтимора. Не переставая лил дождь, проникая сквозь плащ, леденя все тело. Мысль о погружении в такую погоду да еще ночью, даже в костюме и с подводными прожекторами, вгоняла в дрожь. Тара боролась с желанием сказать, что это чересчур. Если бы о таком одолжении ее попросил не дядя Базилиус, а кто-нибудь еще, она бы решительно отказалась, тем более после столь утомительного перелета из Афин в Нью-Йорк. Кроме того, завтра ее ожидала поезда в Палм-Бич. Если даже забыть об усталости, это погружение не оставляло ей двенадцати часов, необходимых для того, чтобы можно было снова лететь. Да и само задание ей совершенно не нравилось. Дядя Базилиус знал о ее работе и предстоящей поездке, так что, очевидно, дело было невероятно важным. Он настаивал, говорил, что ему необходимо ее мнение как аквалангиста и как археолога и что клиент настолько торопится, что ждать ее возвращения из Флориды никак не возможно. Спускаться под воду необходимо сегодня. Теперь дядя Базилиус стоял рядом с ней на палубе одного из своих грузовых пароходов, вглядываясь в горизонт через плотную пелену дождя. Он казался обеспокоенным.

— Это не очень далеко! — крикнул он, стараясь перекричать шум волн, разбивающихся о нос корабля. — Надеюсь, позиция определена правильно. Это все, что мне нужно знать. Мне говорили, глубина не так важна, как расположение. Жаль, что так не повезло с погодой.