— В чем я провинился перед тобой? Почему ты не хочешь со мной видеться? Возвращайся в наш дом и выходи за меня, иначе я сойду с ума!

Анжела выслушала юношу с каменным лицом и сказала:

— Ты ни в чем не виноват, вся вина лежит на мне. Я никогда не смогу за тебя выйти и больше не хочу совершать грех. Мне надо подумать о детях, поэтому я не вернусь. Если ты станешь меня преследовать, мне придется уехать из Лонтано. Я не хочу, чтобы обо мне болтали, не хочу становиться причиной позора моей семьи. А теперь дай мне пройти.

Она говорила с ним так, как взрослая женщина говорит с несмышленышем, подростком. А еще юноше почудилось, что она его… ненавидит.

Данте отступил. Он дышал полной грудью, но ему все равно не хватало воздуха. Он догадывался, что случилось с Анжелой, и не мог ответить на вопрос, можно ли умереть, не родившись, имеет ли право один человек решить, что другому не стоит появляться на свет? Не значит ли это убить частицу себя?

Когда Данте вернулся домой, там царила радостная суета. Один из жителей Лонтано побывал в Аяччо и принес письмо от Дино, которое ему передали на пристани.

— Что он пишет? — оживленная, помолодевшая Сандра нетерпеливо заглядывала в бумагу, которую держал Леон. Как большинство корсиканских женщин, она не умела читать, но ей было радостно видеть строки, начертанные рукой ее любимца.

— Джеральдо записался в армию. Скоро ему предстоит первый поход. Он обвенчался с Орнеллой Санто еще год назад, в Аяччо.

— Где она будет жить, пока Дино воюет? — спросила Сандра.

— Об этом он не пишет.

— Орнелла может вернуться в Лонтано, к нам. Она не беременна? Я мечтаю о внуках!

— Думаю, сын сообщил бы нам, если б его жена ждала ребенка.

— Дино не знает, что с Джулио? Они не встречались?

— По-видимому, нет.

— Надо поскорее написать Джеральдо. Я сам отвезу письмо в Аяччо, — решил Леон и повернулся к младшему сыну. — Слышишь, Данте? Я возьму тебя с собой!

Тот равнодушно кивнул. Он давно не видел родителей столь взволнованными и окрыленными. Еще бы! Дино жив, здоров, он прислал письмо! Старший брат женился на той, кого полюбил, и, наверное, счастлив.

Эта мысль не доставила Данте никакой радости. Он ощущал себя забытым и никому не нужным.

Настоящему корсиканцу стыдно страшиться гибели, однако еще позорнее бояться жизни. Жители острова редко размышляют о той и другой, несмотря на то, что на Корсике жизнь и смерть всегда идут рука об руку. И все-таки в этот день Данте Гальяни твердо решил, что он хочет умереть.

С некоторых пор у Андреа Санто появилась скверная привычка: он не смотрел людям в глаза. Если к нему обращались, он стоял, потупившись и крепко сжав губы. Зато если невзначай поднимал взор, по спине собеседника невольно пробегал холодок.

По ночам Андреа размышлял о свободе. Он не знал, удастся ли ему выдержать долгие годы заключения, и все-таки начинал строить планы. После встречи с Аннетой Моро Андреа казалось, что он знает, куда пойдет и что станет делать, когда выйдет из тюрьмы. Иногда ему чудилось, будто настоящее — это мрачная яма, находящаяся здесь, на земле, тогда как будущее похоже на звездное небо. Он только не знал, как перекинуть мост между светом и тьмой, где отыскать лестницу, что ведет наверх!

Напарник Андреа, Гастон Морель, продолжал издеваться над юношей. Перед сном он обычно говорил:

— Ты напрасно мечтаешь о воле. Тот, кому довелось стать каторжником, никогда не сможет сделаться обычным человеком! Когда ты окажешься на свободе, тебе выдадут желтый паспорт и определят место поселения. Не беспокойся, не в Париже, а в какой-нибудь дыре. Отъедешь на двадцать лье и снова угодишь в тюрьму! Тебе придется униженно кланяться любому жандарму, ты никогда не найдешь работу, тебя станут презирать и бояться и будут отовсюду гнать, ибо свобода бывшего каторжника — это тюрьма с решетками из человеческой ненависти! Самые близкие люди отвернутся от тебя, с тобой не ляжет ни одна шлюха, потому что не захочет быть прирезанной, да и заплатить тебе будет нечем! Человек, которого слишком долго держали взаперти, опасен для окружающих! Для того, чтобы выжить, тебе вновь придется воровать и убивать! Зачем ты читаешь книжки? Лучше научись играть в карты или кости — нашему брату это всегда пригодится.

— Если я научусь, — однажды спросил Андреа, — на что мы сыграем?

Гастон коварно прищурился и ткнул пальцем в книгу.

— На твою дамочку, с которой ты не устаешь миловаться! Если проиграешь, отдашь ее мне, и я использую ее так, как мне надо!

— А что могу попросить я?

— Все что угодно, потому что ты все равно не выиграешь!

После таких разговоров Андреа ощущал себя потерянным и больным. Он ни разу не получил весточки с воли, не говоря о вещах или деньгах, и не знал, живы ли те, кого ему пришлось покинуть, помнят ли они о нем. В минуты отчаяния ему начинало чудиться, что у него нет и не может быть будущего. Он был лишен возможности строить свою жизнь так, как ему хотелось, единственное, что он мог, — это постараться хоть как-то сохранить свою душу. А еще — ждать.

Ожидание обещало быть долгим. Номер триста четырнадцать, Андреа Санто, должен был выйти на свободу в 1816 году в возрасте двадцати шести лет. Осенью 1807 ему исполнилось семнадцать.

Незадолго до этого узники снова тянули заветный жребий. Разумеется, такие сборища на каторге запрещались, однако и здесь были охранники, пуще всего думающие не о тюремных правилах, а о выгоде. К сожалению, купить свободу было нельзя. Зато ее порой удавалось выиграть у судьбы.

Кувалда раздал каждому из присутствующих по тонкой соломинке, одна из которых была наполовину короче остальных. Угрюмые, суровые, многое повидавшие люди, сердца которых были испещрены невидимыми рубцами, а души зачерствели, затаили дыхание, а потом в толпе каторжников пронесся дружный вздох, напомнивший шум большой волны.

— Корсиканец! — сказал Кувалда и поднял вверх руку юноши, в которой была зажата вожделенная соломинка — знак везения, ключ к свободе.

Андреа пристально посмотрел на него, и Кувалда понял.

— В этот раз все хорошо придумано и продумано, — сказал он. — Пойдет только один из пары. Наши люди на воле подкупили кое-кого в порту. Беглеца будет ждать лодка.

Глаза юноши выхватили из толпы злобный взгляд Гастона Мореля, но на лице Андреа не дрогнул ни один мускул.

— Когда бежать? — спросил он.

Кувалда сказал.

«В день моего рождения, когда я совершил убийство», — подумал Андреа.

— Не слишком удачный день.

— К сожалению, ничего нельзя изменить.

Когда остальные разошлись, Андреа обратился к Кувалде:

— Я хочу научиться играть в карты. И в кости.

— Зачем тебе?