— Воронка… Проклятая воронка, в которую меня втянуло, когда я сам того не осознавал… Это ведь меня он хочет уничтожить. И он ведет меня к себе, всякий раз подпуская чуть поближе.

Никола Белланже с озабоченным видом поглядел на часы. Еще один бесконечный день… Он посмотрел комиссару в глаза:

— Именно из-за этого мерзавца Люси полетела в Америку вместо тебя, да? На что ты надеешься? В одиночку поймать за несколько дней убийцу и в одиночку разделаться с ним? Как Чарлз Бронсон?[36]

— Просто я хотел ее защитить. Чем она дальше отсюда, тем в меньшей опасности.

Белланже постарался подавить в себе прилив нежности к подчиненному. Прошлое Шарко и его карьеру было не сравнить с прошлым и карьерой любого из полицейских. Блестящие акции, но параллельно с ними и куда менее блистательные моменты, сделавшие в конце концов из комиссара постоянный объект проверок… Капитан полиции умышленно продолжал говорить начальственным тоном:

— Ты работаешь здесь почти тридцать лет и отлично знаешь, что так действовать не положено. Из-за твоих выходок я могу тебя лишиться, а мне это ни к чему. Слышишь: ни к чему!

Из зала, у входа в который ожидали полицейские, вышел врач в полном облачении: голубой медицинский костюм, резиновые перчатки. Шарко сразу узнал доктора — это он осматривал Глорию в приемном покое; он и сообщил Франку по телефону о ее смерти.

— Я отправил тело в холодильник, — сказал Марк Жувье, — побудет там, пока за ним не приедут работники вашего морга. А нам сейчас надо заполнить кое-какие официальные бумаги…

Комиссар не смог скрыть глубокой печали. Ну вот, отныне Глорию если и будут упоминать, то только как очередную жертву, она превратилась всего лишь в сборище улик. По ассоциации он вспомнил о Лоике Мадере. До парня, конечно же, не замедлит долететь известие о смерти его подруги, и это будет для него чертовски тяжелый удар. Еще одна история, когда расследование рискует обернуться самоубийством.

Он встретился взглядом с доктором:

— Глория была жива, когда я привез ее сюда. Что произошло?

Жувье, явно раздосадованный, сунул руки в карманы. Он был высокий, крепкий, немного сутулый, от него исходил характерный запах смерти.

— Не хотелось бы говорить глупостей… Вы найдете точные данные в протоколах аутопсии и в результатах токсикологической экспертизы.

— Тем не менее вы ведь можете хоть как-то нас сориентировать, правда? — поддержал Франка Белланже.

Врач поколебался, по-прежнему не отводя от Шарко взгляда синих глаз, и наконец решился:

— Ну ладно. Несмотря на то что состояние пациентки при поступлении было критическим, мы, возможно, могли бы ее спасти. Ни один крупный сосуд не был затронут, и внутренних кровоизлияний мы тоже не обнаружили. Но…

— Но?

Жувье откашлялся.

Мрачный коридор, чуть слышное потрескивание неоновых ламп…

— Можно предположить, что причиной смерти стало отравление лекарственными препаратами.

Шарко, который стоял прислонившись к стене, распрямился как пружина:

— Что?! Отравление?!

— Да. При промывании желудка были найдены остатки желатиновых капсул, кроме того, судмедэксперт почувствовал сильный запах алкоголя. Взрывоопасное сочетание, не оставившее несчастной ни единого шанса выжить. Когда наши хирурги приступили к операции, организм был уже безнадежно отравлен. А многочисленные повреждения, боль, кровотечение еще поспособствовали. Что бы ни делалось, было слишком поздно.

Шарко впился ногтями в край куртки. Он вспомнил белесую пену на губах Глории, рвоту, которая сотрясала ее тело.

— Когда? — спросил он. — Когда, на ваш взгляд, ее заставили проглотить эти препараты?

— Я сказал бы… самое большее — за час-два до того, как она попала в отделение скорой помощи. Что же до ранений, переломов, то некоторым из них, судя по рубцеванию, было уже несколько дней. Вагина женщины тоже была сильно повреждена. Жертву подвергали пыткам в течение довольно долгого времени, и нет ни малейших сомнений в том, что муки были нестерпимые.

Комиссар задыхался, все вокруг него кружилось. Он взлетел по лестнице, выскочил на свежий воздух. Ночь была сырой, туманной, он задрожал от холода, и дрожь никак не останавливалась.

Шарко, как наяву, увидел рельсы Малого пояса, туннель, заброшенную будку стрелочника… Убийца Глории побывал там перед тем, как он пришел сам. А держал он в этой будке Глорию, наверное, с вечера среды — того дня, когда она занималась любовью с Лоиком Мадером. Шесть дней пыток, избиений, унижений…

Франк почувствовал, что ему надо сесть.

Позже Никола Белланже нашел его в машине. Руки комиссара лежали на руле. Капитан постучал в стекло, Шарко медленно повернул голову и открыл дверцу. Глаза у него покраснели, и Белланже подумал, что этот мужественный человек дал волю слезам.

Комиссар вздохнул, откинулся на спинку сиденья:

— Это невозможно. Этот говнюк не мог, просто не успел бы, увидев, как я вхожу в дом Глории, сразу же отправиться к ней и отравить. Я же помню, я обошел квартиру очень быстро, потом сразу поехал обратно в Париж, к Малому поясу, к этой будке стрелочника. Для убийцы было бы слишком рискованно все время за мной следить и начать действовать лишь в последний момент. Мне понадобилось, чтобы добраться до будки, всего полчаса. Он должен был намного меня обогнать, но он слишком осторожная сволочь, чтобы полагаться на беспроблемный проезд по нашим дорогам…

Белланже не ответил. Шарко покачал головой:

— Он хотел, чтобы Глория умерла у меня на руках. Он хотел, чтобы в последние мгновения жизни она видела меня, чтобы она поняла: это я во всем виноват.

Никола присел на корточки у открытой двери, чтобы оказаться вровень с комиссаром:

— Ты тут ни при чем.

— Надо опросить жильцов дома Глории. Надо проанализировать почерк на зеркале ее ванной и сходить в магазинчик Первого округа, в котором этот тип четыре года назад получал заказанный им принтер. Мы должны понять, какую партию он меня заставляет разыгрывать, — это очень важно. Мы…

Руководитель группы положил руку комиссару на плечо. Облачка пара вырывались изо рта Белланже от мороза и сырости, спускавшейся с неба туманом, на кончике его носа повисла капля.