Поэтому вместо того, чтобы ответить ей, я просто закрываю глаза и качаю головой. И начинаю плакать. Я так не плакал уже много лет. Я плачу, потому что знаю, что я виноват, и единственное, что я могу сделать, чтобы искупить свою вину, — это сдаться в полицию. Плачу, потому что знаю, что даже если я сделаю это, я все равно потеряю Эмбер навсегда. И потеряю свою работу. Я могу даже попасть за решетку. И на всю жизнь за мной закрепится клеймо насильника, хотя я все еще не готов был примириться с этим словом по отношению к себе. Как сказал мне Мейсон наутро после того, как отвез домой Эмбер, мы видели это на нашей работе сотни раз — обычные, нормальные люди способны совершать чудовищные поступки. Пьяные водители, которые убивали других людей, все равно были убийцами, даже если у них не было таких намерений, когда они садились за руль. В их случае, а теперь и в моем, намерение ничего не значило. Значение имел только результат.

— Прости, — говорю я, и все мое тело дрожит от слез и от боли в плече. — Я ужасно виноват. Я расскажу всю правду, обещаю тебе. Я расскажу, что сделал. Как бы я хотел повернуть время вспять! Все, чего я хотел в этой жизни, — чтобы ты была счастлива. И я все испортил.

— Да, — мрачно отвечает она. — Ты все испортил.

Она вытирает глаза, поднимаясь с пола и помогая подняться мне. И смотрит на меня со смешанным выражением смятения, боли и страха.

— Скажи мне это сейчас, — говорит она, и я отлично понимаю, что она имеет в виду. Она хочет, чтобы я доказал ей, что исполню свое обещание, что я на самом деле отправлюсь в полицию и признаюсь в том, что совершил.

И хотя каждая клеточка моего мозга словно кричит «держи рот на замке», хотя я страстно жажду спрятаться за моими надуманными оправданиями, я не могу выдержать еще хотя бы минуту этого душераздирающего кошмара. Боль в плече — это пустяк по сравнению с болью, которая сжимает мне сердце, когда я смотрю на Эмбер и, наконец, говорю правду.

— Я изнасиловал тебя, — шепчу я, чувствуя, как мое тело сжимается, и сознавая, что вся моя жизнь теперь лежит в руинах, что мир, который я знал, теперь становится для меня недоступным.

Я не могла поверить, что на самом деле нажала на курок. Этот момент, да и вся ночь казались страшным сном, заполненным странными и мрачными сценами. Когда я уходила из офиса Ванессы в тот сентябрьский день, пытаясь решить, как наказать Тайлера, не вмешивая в это дело полицию, я и представить не могла, чем все закончится. Я думала, что пистолета в моей руке будет достаточно, чтобы вырвать у него признание. Я и представить не могла, что мне придется стрелять.

Но даже сейчас, после того как я увидела его истекающим кровью и плачущим, после того, как я услышала слова, которые, как я думала, помогут мне преодолеть боль, ничего не произошло. Мое тело все еще помнило его надругательство, и в голове все еще путались смятение, злость и горечь. Я смотрела на него и видела не только своего обидчика, но и мальчика, который держал меня за руку, когда я лежала на больничной койке и боролась за свою жизнь. Я видела неуклюжего подростка, который превратился в сильного и красивого мужчину. Видела человека, которого когда-то любила так же сильно, как теперь ненавидела. И в этом, как я понимала, крылась причина моего отчаяния. Эти два слова — насильник и друг, которыми можно было охарактеризовать Тайлера, будут всегда звучать диссонансом в моей голове.

— Пойдем, — наконец сказала я, гася единственную керосиновую лампу, которую зажгла, когда мы приехали. — Нам нужно доставить тебя в больницу.

Он кивнул и с гримасой боли поднялся на ноги. Мы вышли из домика в холодное утро, и я с наслаждением вдохнула свежий воздух, пахнущий влажной землей и соснами, окружавшими нас со всех сторон. Длинные изогнутые ветви слегка покачивались на легком ветру, словно руки дирижера, чьи музыканты исполняли медленную и прекрасную симфонию. Я отнесла аптечку наверх холма, где стояла машина, потом открыла пассажирскую дверь для Тайлера, который, медленно покачиваясь, брел позади меня, прижимая левую руку к обработанной ране. Я знала, что он испытывает невыносимую боль, но меня это радовало гораздо меньше, чем я рассчитывала.

«Не вздумай смягчиться, — подумала я. — После всего происшедшего не давай ему повода надеяться, что ему не придется пройти этот путь до конца».

Нам потребовалось больше часа, чтобы выехать с проселочной дороги на шоссе, ведущее в городок Монро, где, насколько мне было известно, находился ближайший пункт экстренной помощи. Как-то летом, задолго до того, как мы познакомились с Тайлером и его семьей, мои родители возили меня туда после того, как я поскользнулась на мокром камне и сломала руку. У меня мелькнула мысль заставить его помучиться еще немного, пока мы не вернемся в Беллингхэм, где я могла бы отвезти его в больницу Святого Иосифа, куда могла прийти полиция и выслушать его признания, пока он еще лежал в кровати. Я боялась, что, если дам ему слишком много времени для обдумывания ситуации, он может пойти на попятный, и вся эта тяжелая ночь будет потрачена впустую. Но, бросив взгляд на повязку, которой я обернула его рану, я поняла, что, несмотря на чудо-марлю, по ткани растекалось большое пятно ярко-красной крови. Ему срочно нужен был врач, и я панически боялась того, что может случиться, если Тайлер не получит помощи как можно быстрее. Как бы сильно я ни ненавидела Тайлера, как страстно ни хотела бы, чтобы он заплатил за все, я на самом деле не желала его смерти. Я хотела, чтобы он остался жив и всю жизнь страдал от последствий своего преступления. Я хотела, чтобы он всегда испытывал унижение и потерю, которые повлечет за собой его признание.

Всю дорогу Тайлер молчал; он лишь прислонился головой к стеклу и закрыл глаза, не переставая держать левой рукой поврежденное плечо. Он был бледен, быстро дышал, и его кожа была влажной. И когда я наконец остановилась у входа пункта экстренной помощи и выключила мотор, я первая нарушила молчание:

— Ты скажешь им, что это я стреляла в тебя?

Мое сердце выпрыгивало из груди. Я смотрела прямо перед собой, не в силах видеть его, и молча ждала ответа.

— Это был несчастный случай, — сказал Тайлер, и по тому, с каким трудом он произносил слова, я почувствовала, что его боль была нестерпимой. — Ты не знала, что пистолет заряжен. — Он, должно быть, почувствовал мою нерешительность, поэтому снова заговорил: — Не беспокойся. Я знаю, что нужно сказать.

Я кивнула головой, все еще не уверенная, что могу доверять ему, потом выскочила из машины и побежала к пункту неотложной помощи.

— Мой друг получил огнестрельную рану, — сказала я.

Голос дрожал, и женщина, сидевшая за столом регистратора, бросила на меня подозрительный взгляд, словно пытаясь решить, вызвать ли ей врача или службу безопасности. Я стояла затаив дыхание, пока она не кивнула и не подняла трубку телефона. Спустя мгновение появились мужчина и женщина, одетые в зеленые хирургические пижамы, везя перед собой каталку.

— Сюда, пожалуйста, — сказала я, ведя их за собой к машине, где, привалившись к двери, сидел Тайлер.