«Аве Мария» — один из величайших танцев Айседоры. Она создала его в двух вариантах: как соло, которое исполняла она сама, и как групповой танец, в котором ее ученицы исполняли роли преклоняющихся ангелов. В групповом танце каждая девочка шла вперед, выпятив грудь. Руки сначала широко раскидывались, а потом сводились над головой, словно огромные ангельские крылья. Эти движения столь просты, что, когда в третьей части произведения каждая из танцующих высоко поднимает колено в прыжке, это воспринимается как внезапное освобождение или торжество духа. И тело, и руки танцовщиц выражают поклонение и смирение перед Девой и Младенцем, но движения столь ярко выражены, что смирение выглядит нежным, а не самоуничижительным.

В конце ноги движутся очень быстро и однообразно (как ноги сильфид), хотя ангелы и танцуют на полупальцах, а не на пуантах, а руки медленно движутся вверх. В этих жестах нет ничего робкого или сентиментального, они необъятны, как у Микеланджело.

Дева Мария отступает назад, как бы от ангела, принесшего ей благовещение, а потом начинает молиться. Затем, хотя ее голова и склонена над Младенцем, руки отводятся назад, выражая удивление. Движения рук ангелов в этом танце охватывают землю, достигают неба и выражают сильное стремление, когда танцовщицы предлагают себя Деве и Младенцу.

Движения в этом танце очень сильные и яркие, но слегка придерживаемые, как будто необходимо быть очень осторожными, чтобы не испугать Младенца. Это делает «Аве Мария» необыкновенно нежным и лиричным танцем. Сквозь эту нежность проглядывает сильная страстность. А в партии Марии необычайно впечатляющи смирение и удивление: как смогло это великое благословление снизойти на меня? В последующие годы Айседора и ее ученицы много раз исполняли оба варианта «Аве Мария».

Успех этих выступлений вновь подтвердил, что предпочтением у публики пользовались программы без сопровождающего их текста. Но, несмотря на то что на каждом выступлении был полный аншлаг, низкие цены на билеты и отсутствие первых десяти рядов не позволили Айседоре получить хоть какой-то доход.

Кроме того, у нее возникли неприятности и другого рода. Ночью 23 апреля пожарный инспектор обнаружил, что девочки из ее школы спят в бывшей библиотеке «Сенчури», оборудованной под общую спальню, а это противоречило правилам пожарной безопасности. Детей разбудили и отправили в отель, а Айседора в знак протеста отменила дневной и вечерний спектакли 24 апреля. Объяснив, что детей разместили в театре для экономии времени, она заявила, что ее преследуют власти14.

По словам Гента, она получила разрешение Кана на размещение девочек в здании театра, но между ними возникли разногласия, и в результате дети были выдворены оттуда15.

Между тем долги Айседоры росли. Кроме расходов по переустройству «Сенчури» существовали и огромные расходы, связанные со стремлением Айседоры к изыску. Например, сцена для ее восточных номеров была убрана сотнями живых лилий.

Пианист Джордж Коупленд описывает характерный случай16. Айседора велела заказать две огромные вазы с розами и поместить их по обоим краям сцены. На репетиции она проверила это и выразила свое неудовольствие менеджеру Фредерику Тойе.

«Вы называете это «массой роз»?»

«Мы не можем позволить себе массу, — ответил Тойе. — Ведь вы убрали первые ряды для оркестра, и поэтому у нас дефицит 3000 долларов еженедельно. Вы что, хотите, чтобы он увеличился?»

Айседора помолчала, а потом сказала без всякой иронии: «Как мило! Вы всегда знаете, что сколько стоит! А я знаю, чего я хочу!»

И она получила розы.

Коупленд впервые встретился с Айседорой в 1915 году. Она пришла на его концерт, а потом послала ему записку с предложением играть на ее выступлениях. До этого времени Коупленд не видел Айседору”, считал ее странной женщиной, танцующей практически без ничего. Поэтому у него не было желания выступать вместе с ней. Его все же убедили встретиться с танцовщицей, и Айседора назначила ему свидание в «Дионисионе» в половине двенадцатого ночи. Этот необычный для свидания час не слишком изменил мнение Коупленда о танцовщице. Когда Августин Дункан встретил его у дверей и молча проводил внутрь, Коупленд подумал: «Вот грек с Четвертой авеню» — и приготовился к претенциозному вечеру.

Он очутился в огромной студии. Айседоры не было, зато были шесть девочек, одетых в танцевальные туники. Вскоре пришла и Айседора и предложила ему сесть. Девочки начали танцевать. После двухчасового наблюдения за ними, в течение которого Айседора так и не затронула предмета их встречи, он догадался, что это было нечто вроде пробы для него, и сейчас его, в свою очередь, попросят что-нибудь исполнить. Будучи известным концертирующим пианистом, которого никогда не подвергали подобному экзамену, он поднялся, чтобы уйти. Айседора остановила его. Оказалось, что с ее стороны вопрос был уже решен. Она попросила девочек станцевать, чтобы он смог увидеть ее работу.

Коупленд согласился прийти еще раз и все обсудить. Когда он пришел, Айседора только что закончила репетицию и теперь лежала пластом, а по бокам у нее стояли тарелка с сандвичами и кувшин с пивом. Так как в репетиционном зале не было мебели, ему пришлось тоже сесть на пол. Она начала говорить своим тихим, мягким голосом. (Во все последующие годы, что он знал ее, даже в самых стрессовых ситуациях она никогда не повышала голос. В театре она всегда была очень любезна с рабочими сцены и никогда не уходила, не попрощавшись с электриками, костюмерами и музыкантами.) Они обсудили репертуар, который она хотела бы иметь в его исполнении, и Коупленд согласился дать шесть шопеновских концертов вместе с ней в «Дионисионе».

После этого они встречались много раз и беседовали о различных аспектах выступлений, но никогда она не репетировала с ним. Этот факт, однако, не казался ему столь важным, поскольку у них состоялся очень подробный разговор, пока не наступил вечер премьеры18.

Вот тогда Коупленда охватила паника, и он вызвал Тойе, ее менеджера, чтобы сообщить ему, что он не будет выступать. Тойе, в свою очередь, послал за Айседорой, которая мягко улыбнулась и сказала: «Вы меня не поняли. Важна лишь музыка. Играйте так, будто меня здесь нет, а вы просто даете сольный концерт, и все будет в порядке. Видите ли, без музыки я не смогу танцевать».

Поскольку выбора не было, Коупленд сделал так, как она сказала. Он играл столь сосредоточенно и отвлеченно, что не сразу понял, что за шум последовал за первым танцем. А это на самом деле были аплодисменты. Удивившись, а потом и успокоившись, он продолжал играть и после второго