разбираюсь. А что за «общая организация»?

— Организационно-политические вопросы разрешает, — пожал плечами Трофим. — Сам понимаешь, когда столько людей собирается, всегда возникают проблемы. Но, насколько знаю, она сейчас больше по политическим и идеологическим направлениям отрабатывает. У вас тут, несмотря на то, что белогвардейцы вновь власть взяли, всё равно развивали марксистскую идеологию, поэтому Агата Петровна может лучше любого политрука всё прояснить, причём так, что вопросов больше не остаётся.

— Это она умеет, — вздохнул я.

Если бы она так с родными обращалась, как работала — лучшая бабушка на свете бы была...

— Железной воли человек, — продолжал Трофим. — Крепкий хозяйственник: где надо, словом, а где надо, делом поддерживает. Но сейчас здесь Народный Совет решения принимает, хотя Агату Петровну наделили правом вето на любое решение Совета, но она им ещё ни разу не пользовалась.

— И что, никто не возмущается? Нет недовольных? — спросил я скептически.

— Наверное, есть, но я не видел, — пожал плечами старлей. — А чего вам недовольными-то быть? Вода есть, свет есть, запасы делаете, а значит, голодать не будете зимой, развлечений полно, но работать надо. Ведь без работы быстро всего этого не станет, все понимают. А санузлы у вас — у нас такие, какие у вас в каждом доме, даже знатнейшие благородия не видели...

— Видели, — покачал я головой. — Оно и в ваше время почти всё было, просто не было доступно большинству.

— А у вас доступно! — выдохнул сигарный дым Трофим. — И всё есть. Не понимаю, чем можно быть недовольным. Сахара у вас столько, что его даже в третью категорию важности сбора определили, а у меня в детстве не было! Сгущёнка эта ещё — это же деликатес!

— Полностью поддерживаю, — покивал я.

— Не понимаю, — повторил старлей. — Когда Коммуна победит, будет сложнее, это точно, но непреодолимых препятствий для устойчивого существования её я не вижу. Армию надо крепить, стать сильнее всех и дать всем долгожданный мир. А для этого надо выстоять. Эти бригадники, паскуды белогвардейские, чувствуют нутром, что погибель их в Коммуне растёт, вот и решили сразу разобраться, пока поздно не стало.

— Может и так, — не стал я спорить.

— Да точно так! — заверил меня Трофим. — С чего бы им ещё сюда идти?

— А ты не рассматривал возможность, что они просто конченые мудаки, дополнительно изуродованные сферами сверхспособностей? — поинтересовался я. — Я видел их, там, снаружи. Они или уже конченые, или уверенно к этому движутся. Постепенно сходят с ума — попроси кого-нибудь, пусть поищет сохранённые видео из интернета с первых дней. Массовые изнасилования, извращения, убийства и пытки ради забавы, безумные поступки — это всё суперы. И я таким становлюсь постепенно, и бабушка моя станет, скорее всего. Она подругу мою убила, за то, что та попыталась на неё напасть. Заведомо знала, что я остановлю Ани, не дам ей совершить глупости, но всё равно убила.

Старший лейтенант крепко задумался и слегка побледнел. На вид ему лет двадцать пять, чуть младше меня.

— Так что если контру увидишь, сразу стреляй, — вздохнул я. — Он медлить точно не будет, не будет всерьёз договариваться с тобой. Убьёт при первом же подвернувшемся случае. Просто потому, что может. Относись к ним хуже, чем к фашистам. Фашисты, какими бы тварями ни были, а люди. Эти точно уже не совсем люди.

— Ты серьёзно сейчас о том, что сам таким становишься? — напряжённым тоном спросил старлей.

— Я актёром был, — откинулся на спинку лавки в курилке. — В жизни никого не убивал и не калечил. Меньше месяца прошло, а я живому человеку автомат в задницу затолкал. Да, вроде бы за дело, но мог не делать. Не сломался бы, не сдержи слова. Но маске моей за свои слова отвечать важнее всего. И она меня пересилила.

Сделал паузу на подкуривание второй сигареты.

— А того француза? Это маска меня толкнула, я, может, не стал бы сжигать его, но забрало упало у меня больше благодаря маске, — продолжил я. — Это Тесею страшнейшее оскорбление — попрание памяти предков, не мне. Я, может, просто заколол бы всех этих французов, потому что в одном городе мы с ними бы не ужились. Не потому что ненавижу, а потому что иначе нельзя. Но даже так, я не такой человек, чтобы творить подобное! Понимаешь? И я каждый день прислушиваюсь к себе, ищу, сука, хоть крупицу сожаления о содеянном. Но ничего нет. Мне их не жаль, я даже без маски чувствую, что поступил правильно. Вот она, губительная сила сверхспособностей. А что будет через год? Через два?

— Да... — изрёк Трофим потрясённо.

— Крепко подумай, надо ли оно тебе — принимать этот «дар»? — произнёс я, делая затяжку. — Их сила подспудна, ты сам можешь не заметить, как превращаешься в беспринципного зверя.

— Но ты-то заметил, — произнёс старлей.

— Это потому, что я много думаю по жизни, — вздохнул я. — Меня, перед сном обычно, приходили терзать мысли об упущенных возможностях и допущенных ошибках, неправильных словах, сомнениях и страхах. Теперь не приходят. Возможно, скоро я окончательно перестану думать об этом и всё пойдёт по наклонной.

— Спасибо тебе, Дмитрий, что откровенно всё рассказал, — поблагодарил меня Трофим. — Вот, держи.

Он передал мне портсигар.

— А сам? — спросил я.

— Да не нравятся они мне, — поморщился старлей и бросил сигару в урну.

— Тогда вот тебе, — вытащил я из подсумка две пачки «Лаки Страйк». — Хорошие сигареты. Считай, отдарился.

— Ха-ха, — хохотнул Трофим. — Ладно, пойду я. Надо готовить бойцов.

— Давай, удачи и терпения, — усмехнулся я и пожал ему руку.

Надо пойти, всё-таки, с бабушкой поговорить. Обидки обидками, а Васильку нужны мины и кассеты. Раз она отвечает за общие организационные вопросы, то надо к ней, а не к майору.

Докуриваю сигарету, после чего иду к бабушкиному подъезду.

Подъездная дверь не заперта, поднимаюсь на четвёртый этаж и звоню в дверь.

— Чего хотел? — грубо спросила бабушка.

— Договариваться пришёл, — произнёс я неохотно.

— Сферы принёс? — осведомилась Агата Петровна.

— Насчёт этого тоже хочу договориться, — ответил я.

— Заходи, — распахнула дверь бабушка.

Разуваюсь и прохожу на кухню. А тут