Артемис тяжело вздохнула. Такие случаи бывали, и они легко могли кончиться смертью для всадника.

— Но ведь он жив, не так ли?

Максимус кивнул.

— Да, конечно, но у него сломана нога. Мне пришлось прикончить лошадь, а потом я привез Тревельона сюда.

— За ним нужен уход? — Артемис собралась встать.

— Да, но я уже позаботился об этом, — остановил ее Максимус, вскинув руку. — Я послал за своим доктором, как только прибыл. Доктор, насколько мог, вправил ему ногу. Он хотел отнять ее, но я запретил. — Максимус поморщился. — Он наложил шину и сказал, что если нога не загноится, то Тревельон, возможно, выживет. Сейчас с ним один из слуг. И пока больше ничего нельзя сделать.

Артемис снова попыталась встать с кровати, но Максимус опять остановил ее. Она с удивлением посмотрела на него.

— Но как же так?.. Ведь капитан может умереть…

Максимус отвернулся.

— Да, может…

— Это ужасно, — прошептала она.

— Да, конечно. Я потерял своего единственного союзника, — пробормотал Максимус, снимая бриджи.

— И чуть не потеряли друга? — Артемис вопросительно взглянула на него.

Герцог замер на секунду, потом принялся расстегивать нижнее белье.

— Да, конечно, — кивнул он.

— Вы пошлете солдат ловить Сатану?

— Я сам отправлюсь за ним. — Он отшвырнул в сторону белье и выпрямился — теперь уже абсолютно нагой.

— Но… — Артемис нахмурилась и отвела взгляд. — Но разве вам не лучше иметь помощников?

— Может, и лучше. — Запрокинув голову, герцог громко засмеялся. — Но мне не к кому обратиться за помощью.

— Но почему? Ведь вы рассказывали о тех двух мальчиках — теперь мужчинах, — с которыми тренировались. Несомненно, даже один из них…

— Они перестали одеваться Призраками, — перебил Максимус. — Покончили с этим.

— Тогда… кто-нибудь другой. Вы же герцог Уэйкфилд!..

Он с раздражением покачал головой.

— Это очень опасное дело…

— Да, конечно, — кивнула Артемис. — Вижу синяки у вас на ребрах и порезы на плечах.

— Это еще одна веская причина все делать самому. Я не хочу, чтобы кто-то пострадал, помогая мне.

— Но Максимус… — Она помолчала. — Почему вы вообще должны это делать? Если он преступник, то пусть солдаты схватят его.

Герцог внезапно повернулся и с силой пнул ногой одно из стоявших перед камином кресел, так что оно пролетело через всю комнату и, ударившись о стену, раскололось.

Артемис смотрела на него в изумлении.

— Максимус, что с вами?

— Это я их убил, — проговорил он с болью в голосе.

— Не понимаю… Кого?

— В ту ночь, когда мои родители погибли… Это из-за меня они оказались в Сент-Джайлзе. — Он, наконец, посмотрел на нее; его глаза были сухими и застывшими, но такими прекрасными, что ей захотелось пролить слезы, которые Максимус не мог себе позволить.

Но все же она сдержалась и, вскинув подбородок, приказала:

— Рассказывайте.

— В тот вечер мы были в театре. Только отец, мать и я, потому что Геро была еще слишком маленькой, а Феба — просто младенцем. Для меня это было… можно сказать, делом чести. — Я считал себя взрослым и не хотел оставаться под присмотром гувернантки. Помню, мы смотрели «Короля Лира», и мне было ужасно скучно, но я не хотел этого показывать, так как понимал, что тогда буду выглядеть маленьким и наивным. А потом мы сели в экипаж и… Не знаю почему, не могу вспомнить, хотя снова и снова прокручивал все в сознании, — но отец заговорил о ружьях. Я получил пару охотничьих ружей на день рожденья. За несколько дней до этого я выносил их из дому и подстрелил нескольких птиц в лондонском саду, а отец ужасно рассердился. Я думал, он уже перестал сердиться на меня, но отец вдруг заявил, что заберет у меня ружья, если я не научусь правильно обращаться с ними. Я был удивлен и возмущен. И накричал на него.

Герцог отрывисто вздохнул — как будто задыхался.

— Да, я накричал на отца. Я назвал его ублюдком, и мать заплакала. А потом я, к собственному ужасу, вдруг почувствовал слезы на своих щеках. Мне было четырнадцать, и для меня была просто невыносима мысль, что я плачу на глазах у отца. Я распахнул дверцу кареты, выскочил и побежал. Потом отец, должно быть, остановил экипаж и отправился за мной. И мать тоже. А я бежал и бежал… Я не знал, где находился, и меня это не интересовало особенно, но вскоре дома вокруг стали сменяться руинами, и я ощущал запахи джина и гниения. Услышав возгласы приближающегося отца, я в момент злобного упрямства юркнул за какие-то бочки — бочки с джином — и спрятался. Мои ноздри, мои легкие, мою голову наполнял тяжелый запах спиртного, пока меня не потянуло на рвоту. А потом я услышал выстрел…

Сделав паузу, герцог широко раскрыл рот, как будто кричал, но не издал ни звука, лишь оскалил зубы. Затем вновь заговорил:

— Я выглянул из-за бочки, и мой отец… мой отец… — Максимус зажмурился, но тут же открыл глаза. — Его грудь была в крови. И он увидел меня. Он увидел, что я прячусь, и, шевельнув головой, едва заметно улыбнулся мне. А потом преступник застрелил мою мать. — Он проглотил комок в горле. — Что произошло потом, я не помню. Говорили, что меня нашли на телах родителей. Единственное, что я помню, — это зловоние джина. И еще — кровь на волосах матери.

Уставившись на свои руки, Максимус сжимал и разжимал кулаки. Потом он посмотрел на Артемис. Вскоре он пришел в себя — справился со своей ужасной скорбью и яростью и, расправив плечи, снова посмотрел на Артемис. А она вдруг подумала: «Откуда он брал силы прятать этот ужас, эту кровоточащую душевную рану?» Но она восхищалась им — восхищалась и любила. Именно поэтому в ее душе тоже открылась рана — слабое отражение той боли, которую испытывал он.

— Теперь ты все знаешь, — тихо сказал Максимус, уже полностью владея собой. Теперь он снова был тем герцогом Уэйкфилдом, который произносил речи в палате лордов. — Вот почему я должен сделать это сам. Я — виновник их смерти. И я должен отомстить за них… и за свою честь.

Артемис протянула к нему руки, и он, шагнув к кровати, опустился на одно колено и проговорил:

— Сможешь ли ты теперь смотреть на меня, зная, какой я трус?

— Дорогой… — Она взяла его лицо в ладони. — Вы самый храбрый человек из всех, кого я знаю. Тогда вы были просто мальчиком. Неужели никто вам этого не говорил?

— Уже тогда я был маркизом Брейтоном.

— И все же вы были ребенком. Своенравным глупым ребенком, который не мог, держать себя в руках. Ваш отец не обвинял вас ни в чем. Умирая, он защищал вас, велев не покидать укрытия. Подумайте, Максимус… Если бы у вас был ребенок — сын, — разве вы не отдали бы за него жизнь? Разве вы, даже зная, что умираете, не были бы счастливы, что он жив?