Из-за нехватки кислорода в заметенном мешке сон был поверхностным. Дыхание с каждым часом учащалось, мышцы ног то и дело стягивала болезненная судорога.

К счастью, низовые метели непродолжительны. Где-то часа через три в сплошной рев начал вплетаться свист – явный признак ослабления ветра. Когда он совсем захирел и стал слышен лишь шорох поземки, скитник пробил наметенный над ним полуметровый сугроб. На юго-западе гас, зажигая звезды, багровый закат. Можно откапывать нарты, кормить собак и трогаться в путь. Корней напрасно надеялся, что не придется возиться с упряжью: один из псов сжевал кусок потяга – кожаного ремня, к которому попарно прикрепляются персональные лямки. Пришлось попотеть с его починкой.

И снова бескрайняя тундра, освещаемая неживым светом луны. Отдохнувшие лайки, несмотря на урезанную пайку, бежали бодро. Корнею оставалось, балансируя телом, не допускать опрокидывания нарты на ухабах и поворотах. Собакам было тяжело, лишь когда выезжали на рыхлый снег, наметенный в затишках. На таких участках они не бежали, а барахтались, часто перебирая лапами, утопая по брюхо.

Гуляющие всю зиму по тундре ветра спрессовывают снег застывшими волнами-гребнями: переменится ветер – вместо старых заструг наметает новые, уже в другом направлении. И так за зиму много раз. Эта пурга намела высокие, далеко отстоящие друг от друга гребни, и лайки с радостным визгом ныряли то вниз, то пушистыми шарами взлетали с разгона наверх. Полозья нарт оставляли на плотном снегу лишь едва заметные бороздки.

Оглядываясь, Корней видел, что за ними тянется белесоватая полоса: капельки влаги от дыхания разгоряченных собак тут же застывали, образуя длинную ленту. Она «ломалась» и рассеивалась, как только начинал тянуть ветерок.

Застывшее пространство над тундрой оживлял зловещим «Ка-ааа!» лишь низко летящий ворон с побелевшими от мороза бакенбардами. Он тоже оставлял за собой едва заметный след парка. На промороженной земле бодрствовали одни песцы да лемминги – серые короткохвостые грызуны размером с детскую варежку, с темно-коричневой полоской на спине. Разыскивая стебельки и корешки, они без устали прокладывают в снежном покрове ходы, а невидимый на снегу белый песец охотится за невидимыми под снегом грызунами.

А вон и белые куропатки в ложбинке закопошились – тоже проголодались за время ненастья. Заметив упряжку, они беспокойно завертели маленькими на непомерно массивном туловище головками. Взмах крыльев, и стайка унеслась белым облачком. Вдогонку им ринулась с бугорка привидением полярная сова.

На востоке показалось несколько обособленных холмов. Между ними проступал какой-то темный силуэт – неужели избушка?

Точно, избушка! Взъерошенный столб дыма извещал – жилая. Какая удача! Корней от радости завопил во все горло псалом «Живый в помощи».

Приближение упряжки местными собаками было встречено яростным лаем. Правда, хвосты при этом дружелюбно виляли. Шумели больше для порядка. Корнеевские вяло отбрехивались.

Скитник затормозил метрах в десяти от ладно срубленного зимовья. Как только ремни на натуженных плечах лаек ослабли, они уставились на хозяина – мол, быстрей снимай шлейки! Корней встал с нарт, с трудом разгибая ноги и спину – от долгой езды мышцы одеревенели.

На поднявшийся гвалт вышел с карабином в руках кряжистый детина с пушистым, дважды обернутым вокруг шеи шарфом из лисьих хвостов. Щуря глаза, он с подозрением разглядывал неуклюжую фигуру в камлейке. Придя к выводу, что путник не из варнаков, протянул руку:

– Олег.

– Корней, – ответил тот, чуть шевеля стянутыми стужей губами.

– А по батюшке? Я ведь, поди, в сыновья вам гожусь.

– Корней Елисеевич.

– Давненько у меня гостей не было. Токмо охотовед иной раз навещает… Отряхайтесь и заходьте, – промысловик подал висевший у входа обрезок оленьего рога.

Прежде чем выбивать снег, Корней освободил-таки нетерпеливо повизгивающих псов от шлеек. Те сразу свернулись в клубки, уткнув носы в брюхо. Лишь Борой встал перед хозяином и принялся легонько стучать лапой по ногам: «Поесть бы!»

Зимой, когда собакам нет возможности подкрепиться подножным кормом, еда для них становится вопросом жизни и смерти. Трогательно видеть радость и благодарность этих четвероногих, когда они получают свою пайку. Особенно сердечна утренняя встреча: от предчувствия скорой кормежки собаки прыгают, ластятся, пытаясь лизнуть хозяина в лицо. И тут важно каждой собаке уделить внимание: что-то сказать, погладить. Обласканный пес прямо-таки ликует от счастья. Другие тем временем ревниво скулят. Некоторые порываются наброситься на того, кого сейчас приласкал хозяин. Поэтому нельзя никого пропустить. Не уделишь внимания, и собака потухла: весь день будет работать без настроения.

Вряд ли найдется животное, способное так открыто и бурно проявлять свои чувства. Особенно выразительны их глаза. Они точно передают все их эмоции. Вот и сейчас Корней прочел во взгляде вожака явный укор: «Почему уходишь, не покормив?»

Перед тем как зайти в тепло, скитник снял камлейку, следом малицу и повесил их в сенях. Переступив порог, первым делом поискал глазами образа. Не найдя, перекрестился в угол и подошел к печке (железной бочке, обложенной камнями), чтобы в тепле размотать примерзший к бороде шарф.

– Расчехляйтесь, а я дрова подброшу, чай, поди, остыл.

В зимушке было довольно сумрачно, хотя над столом горела керосиновая лампа. От ее колеблющегося света по стенам метались неясные тени. На одной из стен висело с десяток заячьих и несколько песцовых шкур. Недавно снятые – мехом внутрь, высохшие и отмятые – мехом наружу.

– Чай готов. Согреетесь, а там уж и поедим… У меня днесь даже хлеб есть, – с гордостью прибавил Олег. – В пургу делать нечего, напек впрок.

– Зачем впрок? Зачерствеет ведь.

– Так на морозе держу.