Как и обещала, я остаюсь рядом с ним, отхожу только, чтобы разжечь огонь в очаге, раздобыть воду и тряпки – они нужны, чтобы как следует обтереть его и себя. Закончив, я снова беру его за руку и прижимаю к себе.

Проходят часы – и я начинаю замечать, как всадник меняется – медленно, но поразительно. Изувеченный мертвец начинает превращаться в прекрасного спящего мужчину.

Он словно пришел к нам из волшебной сказки.

С металлическим скрежетом нагрудник Мора изгибается, и золотая броня очень медленно, постепенно возвращается к своей первоначальной безупречной форме. Не менее удивительно наблюдать, как восстанавливается лицо: сначала сухожилия и кости, потом мышцы, связки и кожа. В конце я вижу, как вдоль вновь сформированного века отрастают длинные ресницы всадника.

Это волшебство. Это вера. Это мгновенное понимание того, насколько могуч и велик Бог.

Даже после того, как тело Мора полностью исцелено, он не просыпается. Глаза под закрытыми веками двигаются и подрагивают.

Что ему снится?

Мне больно думать о том, что он видит сны. Оказывается, в нем неизмеримо больше человеческого, чем я могла вообразить.

И я приложила к этому руку – не только руку, если быть честной. Он ест человеческую пищу, потому что я открыла ему ее вкус, пьет пиво, потому что я предложила ему выпить.

Занимается со мной любовью, потому что я открылась, доверилась ему.

Занимается любовью. Я до боли закусываю губу.

Рука, которую я держу, сжимает мои пальцы, выведя меня из задумчивости. Я поднимаю голову – глаза Мора широко открыты.

Выпрямив спину, я подношу его сжатый кулак к губам.

На его лице появляется улыбка, но тут же исчезает, всадник сдвигает брови.

– С тобой все в порядке?

Это его первые слова. Господи, а я боялась, что теперь он меня на дух не переносит.

Я плотнее сжимаю губы, чтобы ненароком не вылетел правдивый ответ. Потому что нет, со мной не все в порядке. Вообще ничего не в порядке с того момента, как Мора расстреляли и выбили из седла. Да и до того… не уверена, что я была в порядке.

Я влипла в серьезные проблемы с тех пор, как прониклась симпатией к этому всаднику.

Мор пытается сесть и встревоженно присматривается к кровавым пятнам на моей одежде.

– Куда тебя рани…

– Это не моя кровь, а твоя. Они… застрелили тебя.

Последние слова я договариваю шепотом, потому что от волнения голосовые связки отказывают. Зато включаются слезные протоки, и я моргаю, стараясь скрыть это. Теперь, когда Мор пришел в себя, нужно постараться быть сильной.

Он садится, заглядывает мне в глаза.

– Ты плачешь… из-за меня? – в его голосе сквозит недоверие.

Мне хочется ответить какой-нибудь колкостью. Вместо этого я вытираю щеки.

– Возможно.

Всадник смотрит на меня так, как будто чего-то не понимает.

– Ты же знаешь, меня невозможно убить, – спокойно говорит он.

– Но тебе можно сделать больно, – и это им удалось, негодяи постарались на славу.

– Это волнует тебя? – его голос смягчается.

– Знаешь, да, – я показываю на мокрые щеки и распухший нос.

– Сара, – он глядит на меня растроганно, произносит мое имя с любовью, и этим окончательно выбивает меня из колеи.

Я тянусь вперед, наши губы встречаются. Нетерпеливо ответив на поцелуй, Мор прижимает меня к себе.

Пока всадник оставался беспомощным, легко было забыть, насколько он силен, но теперь, когда он возродился, его мощь обволакивает меня.

Но при этом все равно он весь в крови, и это отвратительно. И я сама себе отвратительна из-за того, что мне это отвратительно, но не в такой степени… Бессмыслица какая-то, но честно говоря, вся моя жизнь в последнее время – сплошная бессмыслица, так что…

– Прости, – говорю я. – Прости за то, что сделали с тобой эти люди, и за то, что я сделала с тобой – и за всех, за всех, кто пытался убить тебя с тех пор, как ты пришел.

Задача, которую Мор должен выполнить, не может не вызывать ужаса. Вот он, чтобы чем-то оправдать ее жестокость, и создал броню, убедив себя, что смертные – монстры. И мы каждый раз доказывали, что он прав, атакуя его снова и снова.

Вот что делает ненависть – выявляет в нас худшее.

Доброту человека он увидел лишь мельком, и все же этого было достаточно, чтобы повлиять на него.

Потому что именно так действует сострадание – раскрывает лучшие наши черты.

– Прости меня за все глупости, которые я тебе недавно наговорила, – продолжаю я. – Все то, что между нами было, для меня очень важно. Ты для меня очень важен.

Мор держит меня в объятиях.

– Значит ли это, что ты согласна выйти за меня замуж?

Я смеюсь сквозь слезы.

– Нет, я не принимаю предложений из жалости. Но не возражаю против секса.

Мор осыпает мое лицо поцелуями, благоговейно проводит рукой по щеке и волосам.

– Это было не предложением из жалости, милая Сара, – говорит он тихо.

Он обнимает меня и встает, не выпуская из объятий. Так, в обнимку, мы бредем по дому, и я ничего не замечаю вокруг, пока Мор не укладывает меня на кровать в хозяйской спальне.

Всадник освобождается от своих обновленных лат, последней снимает корону и небрежно бросает на тумбочку.

Без золотых доспехов он больше не благородный, сверхъестественный Мор Завоеватель – нет, это мой возлюбленный из плоти и крови.

Вернувшись, он ложится рядом.

– Сара, Сара, Сара, – шепчет он, целуя мои веки, щеки, губы, подбородок. – Признаюсь, твои извинения тронули меня, и все же это было ни к чему. Тебе не стоит взывать к моему великодушию – ты уже располагаешь моим прощением и получишь больше, если примешь мое предложение.

Наверное, он имеет в виду женитьбу… и впервые эта мысль кажется мне черт знает какой привлекательной.

Я могла бы выйти за него.

Он целует мою шею, ямку у самого основания.

– Я дарю тебе свое прощение, свои мысли, свое обожание, свое тело, свою… жизнь.

Могу поклясться чем хотите: мне показалось, что сначала Мор собирался произнести другое слово – на «л», из шести букв – хотя, может быть, это только моя фантазия.

И впервые я расстроена тем, что он его не сказал. Но это бессмысленно.

Жизнь – это и так достаточно много, если ее бросает к твоим ногам бессмертный.

Я просто жадная дрянь.

Мор, не мешкая, снимает свою черную рубашку. Снова и снова я поражаюсь при виде его могучих бицепсов и кубиков пресса. Глажу их руками, впервые не обращая внимания на письмена. Мышцы под моими пальцами твердеют, словно его кожа сверхчувствительна к моими прикосновениям.