— Доброго вам дня.

Ане вскинула голову. С ней заговорил один из гентбарцев-носвири, что само по себе было удивительным, они всегда держались особняком и сами не заговаривали никогда, только в ответ на прямой вопрос, да и то с оглядкой, разрешит ли сестра-сничаев. Насти не свирепствовала, но разрешения у неё всегда спрашивали, безмолвно, взглядом.

— И вам доброго дня, — ответила Ане несколько растерянно.

Что этому парню надо? Выглядел он как гном из тех же сказок, коренастый, плотный, с длинными руками ниже колена, на широкой, как лопата, кисти, шесть пальцев вместо трёх, и два из них отставлены. Такими руками, наверное, легко что-нибудь копать, и экскаватора не надо.

— Кимсирь Феолири, — назвался работник, чуть улыбаясь.

А вот улыбка его внезапно напомнила улыбку Насти и глаза были точно такие же, большие, серебристо-серые, и лицо гладкое, светлое, без бороды и усов, положенных гномам. Ане назвалась, с любопытством ожидая, что же будет дальше.

— Простите, что я отвлекаю вас от ваших размышлений, доктор Ламель, — учтиво выговорил гентбарец. — Но он пришёл с вами, и я хотел бы спросить у вас, кто это и как давно вы его знаете.

Вдалеке, у одной из колонн, как раз нарисовалась крылатая парочка.

— Это полковник Саттивик Типаэск, — сказала Ане.

— Полковник? — удивился Кимсирь. — Сничивэ не служат!

— Этот — служит. У него враги дом убили. И, знаете, он, в общем-то, неплохой… Ещё у него есть сестра-сничаев, Циссвириснопи Типи. Она — нейрохирург, работает в госпитале шесть тысяч пять на станции Кларенс. Мы работали вместе, ничего плохого о ней не могу сказать.

— Благодарю, — сказал носвири и снова посмотрел на сестру. Та кокетливо закрывалась крылом, слушая своего спутника, и больше всего похожа была сейчас не на бабочку, а на маленькую довольную кошечку.

— Беспокоитесь о ней, — мягко сказала Ане.

— У неё нет никого, кроме нас, — сумрачно пояснил Кимсирь. — Приходится. Вам ведь тоже нелегко.

— Мне? — удивилась она.

Он указал на подаренный Игорем браслет:

— Это — дар пирокинетика. Их любимый мотив. Снежная саламандра, кусающая собственный хвост, символ быстротечности жизни…

— Откуда вы знаете? — поражённо спросила Ане.

— Я изучал каменную культуру Старой Терры, — пояснил Кимсирь. — Архитектура — это летопись цивилизации, и не случайно победители инстинктивно стараются разрушить как можно больше памятников и значимых строений побеждённых. Историю можно переписать, детей покорённого народа можно перевоспитать на свой лад, но камень — камень врать не заставишь. Его можно только уничтожить.

Интересно он рассуждает. Ане с уважением посмотрела на низенького гентбарца. Вот тебе и рабочий!

— Вы правы, наверное, — сказала Ане. — Я просто… никогда об этом не думала — так.

— Вы же врач, — чуть улыбнувшись, сказал Кимсирь, и вдруг сказал: — Сестрёнка поссорилась со старшей сничаев дома. Та хотела навязать ей в мужья тех, кто был выгоден ей. Мне недоступны страсти, правящие крылатыми, да и вами, людьми, в общем-то. Но я понимаю, что заставить любить — нельзя. Ведь это касается не только партнёра для брака, а вообще всего. Звуков, запахов, музыки, — он шевельнул ладонью и добавил: — Работы. Можно заставить что-либо слушать, нюхать или делать, полюбить это — заставить нельзя. Поэтому пусть сестра выбирает сама, но… мы присмотрим. На всякий случай. И если этот ваш полковник её обидит, — он покачал головой. — Ну… Может, на него что-нибудь упадёт тогда. Когда он мимо пролетать будет.

— Он не мой, — Ане стало смешно, она еле удержалась, чтобы не хихикнуть в голос. — Но он порядочный чело… эээ…. сничивэ. Вряд ли он обидит девушку.

— Да? — с сомнением спросил Кимсирь.

— Уверена.

— Хорошо бы, если так…

Он легко поднял с дорожки какой-то камешек, даже наклоняться особенно не пришлось. Повертел его перед глазами с выражением на лице: «непорядок, безобразие, устранить». Размахнулся и ловко определил подобранное в ближайшую урну.

— А она вообще как, не слишком юна для брака? — обеспокоенно спросила Ане, проследив за полётом камешка.

Пустила козла в огород, называется… И чего было, спрашивается, лезть?

— Нет, — качнул головой Кимсирь. — Нет… В самый раз.

Трогательная забота носвири вызывала уважение. Любящий брат. Которому плевать на обычаи, приличия, собственный невысокий статус и всё, с этим связанное, лишь бы сестрёнке не причинили вреда. Насти повезло с братьями. «Надеюсь, она это когда-нибудь оценит», — подумала Ане. — «Когда-нибудь потом…»

Она встала, попрощалась с нежданным собеседником и пошла к больнице. Сейчас навестит Игоря, потом будет решать вопрос с отпуском.

Впереди ждала Старая Терра.

Низкие лохматые тучи сыпали мелкой искрящейся пылью. Снегоход шёл по накатанной дороге плавно и мощно, отхватывая километр за километром у пустого заснеженного пространства, обтекавшего машину слева и справа. По календарю в северном полушарии Старой Терры стояла середина весны. Но снег шёл, не переставая, а Игорь уверял, что это — именно весенний снег, тёплый, ведь за бортом всего-то навсего минус двадцать шесть по Цельсию…

Старая Терра до сих пор использовала в быту шкалу Цельсия для обозначения температур[9].

Минус двадцать шесть. Ане уже знала, что это такое. Это когда надеваешь термобельё, потом блузку с кальсонами, потом толстый свитер, вязаные шерстяные брюки, затем куртку, больше всего похожую на скафандр высшей защиты, и такие же штаны, и тебе всё равно холодно!

— Как вам терранская зима, — пробормотала Ане известную шутку. — Та, что с лужами, ещё ничего, а вот та, что со снегом…

Игорь дёрнул уголком рта, оценив сказанное. Он восстановился по дороге на Терру, всё-таки одиннадцать дней шёл скоростной кораблик внутренней медицинской службы. Целитель Белова уверяла, что выздоровление наступило полное, хотя, разумеется, посетить врача уже собственно на планете всё-таки надо. При этом Белова как-то интересно тушевалась, отводя глаза. Ане чувствовала какую-то недоговорённость, от чего ей очень хотелось устроить допрос с пристрастием, но она держала себя в руках. Врача так врача, посетим, не убудет от нас.

Игорь спешил, машина шла на приличной скорости, от чего ухало куда-то в район пяток сердце. На осторожный вопрос, что же случилось, Жаров коротко ответил: «Маме — пятьдесят восемь». Почему-то это тревожило его очень сильно, а рассказывать детали он не спешил. Ане чувствовала его настроение и опасалась надоедать с вопросами, хотя пятьдесят восемь, по сути, не возраст при среднем по Федерации в сто тридцать семь, и при смерти можно лежать только, если ранен или неизлечимо болен. Но про болезнь Игорь сказал бы, равно как и про рану…