сказал старичок, подмигнув.

— Почем ребята? — шепотом спрашивали в толпе.

— По четыре ходят.

— Обрадовались!.. Все соки готовы выжать, спекулянты проклятые. Ведь вчера только по три были.

— По три… а хлеб-то почем?..

— Прямо взбесились, приступу нет. Неделю назад мы со снохой ехали, за пару пять тысяч платили, а ведь это что ж, мои матушки…

— Да, ребята в цену вошли, — сказал старичок, покачав головой, — теперь ежели жена у кого хорошо работает, только греби деньгу.

— Страсть… в десять минут всех расхватали.

— Это еще день не базарный, народу едет меньше, а то беда.

— А вон какая-то кривая с трехгодовалым приперла. Куда ж такого лешего взять?

— Возьмешь, коли спешить нужно.

— Это хоть правда.

— Опять чертова гибель народу набралась, — говорил в недоумении милиционер, — вне очереди больше, чем в очереди. Куда опять кольцом-то закрутились. Черти безголовые! Раскручивай! Эй, ты, господин хороший, что не к своему месту суешься! — крикнул он на штукатура, — ступай взад, тут бабы стоят.

— Я с ребенком…

— А черт вас возьми… ну, стой тут.

— Что ж ты его вниз головой-то держишь, домовой! — закричала молодка, подбежав к штукатуру. — Вот ведь оглашенные, ровно никогда ребят в руках не держали.

— Что ж ему, деньги заплатил, он уж и думает…

Открылась касса. Народ плотной толпой, всколыхнувшись, подвинулся вперед. Пробежала какая-то торговка с жестянкой, посовалась у кассы и пошла искать конец очереди. К ней подбежала кривая баба с трехгодовалым ребенком. Торговка прикинула его на руках и отказалась было, но потом, махнув рукой, завернула мальчишку в шаль с головой и пошла наперед.

— Сбыла своего? — сочувственно спросила старушка в платке у кривой.

— Только и берут, когда ни у кого ребят не останется, — сказала с сердцем кривая баба. — В базарные дни еще ничего, а в будни не дай бог.

— Тяжел очень. С ним час простоишь, все руки отсохнут.

— Матушки, где же мои ребята?! — крикнула молодка, владелица двух младенцев.

— Теперь гляди в оба. Намедни так одну погладили.

— Вот он, я тут стою! — крикнул штукатур, приподнявшись на цыпочках из толпы.

— А другой там?

— Оба целы. Мы сами семейные.

— Старайся, старайся, бабы, — на Красную армию! — крикнул какой-то красноармеец, посмотрев на бесконечную очередь баб с младенцами.

— Да, бабы взялись за ум.

Штукатур, получив билет, пришел сдавать ребенка.

— А чтоб тебя черти взяли!.. Весь пиджак отделал.

— Оботрешься, не велика беда.

— Тут и большой-то, покуда дождется, того гляди… что ж с младенца спрашивать.

— Чей малый? — кричала какая-то женщина, тревожно бегая с ребенком на руках. — Провалилась, окаянная!

К кривой бабе подбежала торговка и, с сердцем сунув ей малого, сказала:

— Лешего какого взяла, не выдают с таким. Только очередь из-за тебя потеряла.

Старичок в валенках посмотрел на нее и сказал:

— Ты бы еще свекора на руки взяла да с ним пришла.

1921

Дубовая снасть

Пробил уже третий звонок, и поезд должен был трогаться. Старушка в черной шали, сидевшая на крайней лавке вагона, перекрестилась, глядя на окно. Потом посмотрела на соседей и сказала:

— Ну, теперь немножко осталось, сейчас доедем.

— А я вот молочка дорогой по дешевке купила, — сказала женщина в беленьком платочке. И показала на бутыль, стоявшую на лавке.

Все посмотрели на бутыль.

— Не скислось бы.

— Нет, теперь не больше часу осталось.

— А больше часу и не выдержит, — сказал мужчина в поддевке, похожий на прасола.

— Ежели задержки не будет, довезу, бог даст.

— Что ж он не трогается-то?

— Не готово что-нибудь.

— Чтой-то тут под нами копаются.

Все высунулись.

Под окном, около оси вагона, сидели три человека на корточках, в засаленных пиджаках, и что-то рассматривали под вагоном.

— Черт ее знает… — сказал один из них в кожаном картузе, — дойдет или не дойдет? — И полез в карман за кисетом с табаком.

— Вишь, вон она как, — сказал другой, сидевший с длинным молотком, каким на станциях пробуют колеса.

И постучал по колесу.

— Да…

— Белобородов, на консуляцию! — крикнул человек в кожаном картузе.

— Что там?

— Да вот рессора лопнула и вагон на колесо садится. Доедем?

Подошедший человек в забрызганном грязью брезенте тоже присел на корточки четвертым в ряд. И несколько времени молчали.

— Шут ее разберет… — сказал он и с недоумением некоторое время продолжал смотреть на рессору, как смотрят на павшую среди дороги от неизвестной причины лошадь.

— Вишь, вон она как… — отозвался опять человек с молотком и еще раз постучал.

— Да… Может, еще и доедет.

— Скоро ли поедем-то? — крикнула женщина с молоком.

— Подождите вы там, не до вас. Сидите, ну и сидите.

— Нет, не доедет, — сказал вдруг человек в брезенте. — О?

— Ей-богу, не доедет. Чудак-человек, ты посмотри, вагон-то совсем на колесо сел. Как под горку пойдет, так все к черту в щепки разнесет.

Все задумались, продолжая сидеть в ряд на корточках. Человек в кожаном картузе поднялся и крикнул на смотревших из окон вагона:

— Уходите все к черту из этого вагона, отцеплять будем.

Все лица мгновенно скрылись из окон.

— Матушки, места не найдешь, — кричала какая-то баба.

И все стали высыпаться из вагона и карабкаться на площадки других вагонов.

— Господи батюшка, может, доехали бы как-нибудь, — говорила женщина с молоком.

— А пожалуй, ничего, — сказал человек в брезенте. Человек в кожаном картузе опять сел на корточки. — О?

— Да, ей-богу. Ежели клин хороший загнать, в лучшем виде будет.

— Что ж, попробуем, а там видно будет. Ну-ка, Болдырев, принеси клин какой-нибудь.

Мужик в форме стрелочника побежал и через минуту вернулся с деревяшкой.

— Что ж у тебя, мозги-то ворочаются или нет? — сказал человек в кожаном картузе, взяв деревяшку и глядя на принесшего.

— А что?

— А «что»… Чертова голова, что ж ты и тащишь сосновую. Ведь это машина или нет?

Стрелочник посмотрел на вагон и ничего не ответил.

— Дубовую-то не мог найтить?

Принесли дубовый клин и стали забивать.

— Да, машина, брат, дело сурьезное, это тебе не телега, — говорил человек в брезенте, глядя, как забивают клин. — Тут без дубового и не подходи, как начнет махать — версты не проедет.

— Понимает он тебе это. Вот и понадейся на таких чертей, поручи им. Да будет тебе гвоздить-то, что ты ему всю голову размуслачил.

— Вернее будет. А то махнет всех под откос, мы ж еще виноваты будем.

Кругом стоял народ: мужики, бабы, лущившие семечки, и смотрели, как забивают клин.

— Опять можно