class="p1">Тот, покраснев и растерянно улыбнувшись, сказал:

— Да это мы тут так… комбинировали, чтобы посмотреть, что получается?

— Хороша комбинация: на одном листе — почетный гражданин, на другом — из духовных… Да ты на самом деле-то кто?

— Как — кто?

— Ну, происхождения какого?

— Гм… дед мой благочинный, отец землевладелец (очень мелкий), сам я…

— Ну и пиши, что из духовных. Вот и разговор весь.

— А вдруг…

— Что «а вдруг»?

— Ну хорошо, я только сначала начерно.

— Вот тебе и все дело в пять минут накатали; ну, я спешу.

Когда полный человек ушел, хозяин утер вспотевший лоб и молча посмотрел на соседа.

— Как он на меня посмотрел, я и забыл, что он мне шурин. О господи, всех боишься. Спасибо, я догадался сказать, что начерно напишу. Вишь, накатал.

И он, оглянувшись на дверь, разорвал лист и отнес клочки в печку. Потом, потянувшись, сказал:

— Нет, больше не могу, лучше завтра утром на свежую голову.

Выходившая куда-то жена подошла к столу и заглянула в анкету. Перед ней лежал чистый лист.

— Ничего не удалось написать?

— Только возраст.

Когда жена ночью проснулась, она увидела, что муж в одном белье и носках сидел за столом и, держась рукой за голову, бормотал:

— Ну хорошо, ежели допустим, что свободной профессии, то какой?.. Если я писал брошюры, и они сгорели… Ну, возьмем сначала: Отец мой — землевладелец, дед — почетный дворянин, сам я — благочинный. О боже мой, сейчас на стену полезу!

1921

Плохой человек

Около усадьбы, принадлежавшей бывшему генералу Андроникову, сидели мужики, кто с топором, кто с пилой.

Проезжавший мимо в телеге мужичок придержал лошадь и крикнул:

— Что собрались? Ай делить хотите?

— Собрали, вот и собрались, — сказал один высокий, тощий мужик, сидевший на бревне.

Проезжий соскочил с телеги, замотал за угол грядки вожжи и подошел к сидевшим.

— Кто собрал-то, советчики, что ли?

— А то кто ж.

— Ломать велят?

— Да… — неохотно отозвался тощий мужик и стал смотреть куда-то в сторону. Остальные сидели, лежали на траве с таким ленивым видом, с каким поденщики дожидаются прихода старосты, чтобы по его приказанию становиться на работу.

— Известное дело, человека обижать не хочется, — сказал проезжий и, сев на бревно рядом с тощим унылым мужиком, стал свертывать папироску, положив кисет на колени.

— Кабы хороший-то, ничего. Хороших давно уже всех разнесли. А вот такой подлюга, как этот, — тут задумаешься.

— Плохой, стало быть, был?

— Надо хуже, да некуда.

— Потому и цел до сих пор, — сказал угрюмо черный мужик с курчавой бородой, — а то бы давно разделали.

— Этот вот какой был!.. — торопливо и возбужденно проговорил чистенький мужичок в новеньких лапотках. — Бывало, овца мимоходом на его землю заскочит — штраф. Телка какая-нибудь только хвостом над его зеленями махнула — штраф. Ни в чем спуску не было.

— Да еще нагайкой отлупит, ежели на самого налетишь, — прибавил как-то безучастно унылый мужик.

— Остерегайся, значит?

— Покуда некуда…

— Где ж он теперь-то?

— Да вот слух прошел, будто помер.

— Теперь, значит, вали смело, — сказал проезжий, подмигнув на постройки.

Все лениво молчали.

— Смело, да не очень, — сказал уныло мужик, почесав бок. — Как приедет, подать их сюда, скажет, сукиных детей.

— Чудак-человек, ведь помер, откуда ж он возьмется-то?

Унылый мужик ничего на это не ответил.

— Намедни пришли сарай ломать, — сказал чистенький мужичок, — только, господи благослови, взялись за дело, слышим — колокольчик на большой дороге. Как шарахнем все в разные стороны. Да по конопям… А кузнец наш — домовой его задави — бежит сзади, да как гокнет, гокнет. Держи! — кричит. Мы и вовсе очумели. Со страху боишься оглянуться, да и разум отшибло. ()помнились только, когда на большую дорогу выскочили, да председатель навстречу: куда вы, мать вашу так! Куда, не слышишь, говорим, колокольчик. Ну что ж, что колокольчик. Почта. Ай обалдели?

— Значит, нагонял холоду? — сказал с удивлением проезжий.

— Нагонял… — неохотно ответил унылый. — У других все разобрали, да самих разогнали, а у этого черта, вишь, все цело. А кто борону какую утащил спервоначалу, так пуще глаза ее берег: ежели перевернется, чтобы прийти и сказать: вот, мол, ваше превосходительство, собственноручно сберег от разграбления, не так, как другие прочие. Да еще сторожа к усадьбе поставили, целую зиму кормили.

— Хорошего человека не опасаешься, — сказал черный мужик, — а этот что лихая собака: ты его тронул, а потом он тебя…

— Вот председатель-то нас погнал, а сам гдей-то в кустах задержался.

— Тувалет справляет, лапти еще не обул… — сказал насмешливый голос.

— Ежели, мол, приедет, так мое дело — сторона, граждане сами захотели, а я письменного разрешения не давал.

— Ох и лих домовой был, царство ему небесное, — сказал возбужденно чистенький мужичок. — Бывало, от него уж ничего не упрячешь. Лучше всякого урядника найдет. Бывало, сговоримся всей деревней к нему в лес по лыки иттить. Пойдем, нарежем, спрячем, готово. А он кого-нибудь одного призовет к себе, вынесет стакан водки. Пей и говори, кто по лыки ходил.

— Ах, едят-те мухи. Ну, ну!..

— Ну и ну — все и выложишь ему.

— Вот подлый человек-то! — воскликнул с изумлением проезжий. — А ежели запереться и не говорить ему, что ж он мог сделать?

— Черт его знает…

— Как он есть сволочь, так от него всего можно ждать, — сказал угрюмо черный.

— И таким манером всех нас в кулаке держал. Бывало, лошадь мужицкую на своих зеленях увидит — лошадь к себе на двор, а тебя нагайкой.

— Без свидетелей?..

— И при свидетелях бывало. Он этим не стеснялся.

— Ну, это значит, не на таких наскакивал, — сказал проезжий, — тут бы его так закатать можно, что — мое почтенье.

— Закатали один раз. По сию пору помним… — сказал черный. — А у того, кто закатывал, и теперь еще это место чешется. Налетел на него генерал — на выгоне было — да при всех исполосовал арапником. Мать честная. Видим, наш мужик только моргает да перевертывается.

— Чтоб не по одному месту попало?

— Вот-вот. Ну, мы все, как один человек: подавай жалобу, поддержим, все в свидетели пойдем. А того не смекнули, что допрашивать свидетелей-то поодиночке будут. Ну, конечно, каждый думал, чтоб врага себе не нажить: отопрусь, мол, — мое дело сторона, другие все равно покажут, и все равно этому черту сидеть не миновать