– Что ты говоришь, Илья?

– Говорю – поаккуратней вы теперь баб в тайгу отправляйте. – озабоченно повторил тот. – Так, чтоб начальник не увидал. Вишь, – всполошился как наседка, когда Устю Даниловну без желез увидал! А коль углядит, что она ещё и за ворота эдак выходит – нагорит вам вовсе! И служивым караульным тоже. Вон – Антип Прокопьич Васёнку в лес повёз нынче, и ещё не ворочались! Теперь уж осторожность наблюдать надобно…

Кострома ушёл, а Иверзнев так и остался стоять на пороге, глядя на вставшую прямо у крыльца стену дождя.

* * *

– Всё, ребята, баста. – Лазарев с размаху вогнал лопату в сырой глиняный пласт, выпрямился и шумно выдохнул. Лицо его блестело от пота, мокрая рубаха прилипла к спине. – Отдыхать. Кто со мной купаться?

– Я! – сразу же вызвался Ефим, выскакивая из ямы. – Только глядите, там в озерке-то ключи со дна бьют! Ещё ногу судорогой схватит…

– Ну, тогда ты меня и вытащишь! Пошли! Антип, а ты что же?

– Мы с Василисой Мелентьевной по делу отойдём. – серьёзно сказал Антип. – Тут, недалече, в малинник.

– Дело-то твоё долгое, аль бегом управишься? – невинным голосом поинтересовался Ефим. – Гляди, сарафан казённый девке не попорть!

– Вот дать бы дурню по башке чем… – задумчиво отозвался Антип, вынимая из ямы заступ. Ефим заржал и тронулся вслед за Лазаревым. Антип оглянулся на Василису. Та, не обращая ни на кого внимания, стояла на коленях перед цветущими жёлтыми саранками и что-то шептала.

– Эту тоже, что ль, копать велишь, Васёнка? – осведомился Антип.

– Нет. – не глядя на него, отозвалась девушка. – Эту выкопать – толку никакого. Усохнет луковка – и только. С ней надо бы осенью…

С того дня, когда Устинья посадила в горшок цветущую герань, прошёл почти месяц. Дневник доктора Иверзнева каждый день заполнялся косыми, прыгающими от волнения строчками:

«Нынче Василиса с утра выговорила целую сентенцию: «Цветы – божьи дети, их попусту рвать – грех.» Это – первая длинная и связная фраза, которую я слышу от неё! Взгляд – осмысленный, движения ещё неловки, но улучшения заметнее с каждым днём. Более всего оживляется рядом с растениями. Вчера битый час стояла возле можжевельника и удивлялась его ягодам, уверяя, что расти на ёлке оные никак не должны. Я рассказал ей о семействе кипарисовых и о нашем Juniperus Сommunis[3]– казалось, слушала… Неужели в самом деле – чудо?..»

«Василиса стала гораздо опрятнее в одежде, хотя мелкая моторика всё ещё нарушена. Кое-как удерживает ложку. Сегодня пролила щи на юбку – сама пошла к ведру застирать. Вечера проводит в палате, слушает Устины сказки. Но сидит неспокойно: видно, что мужское общество ей неприятно. Даже я у неё доверия не вызываю. Антипа, впрочем, выносит ровнее.»

«Василиса часами возится с геранью. Видно, что ей доставляет это страшное удовольствие. Пользуясь её ремиссией, я пытался расспрашивать её о прошлой жизни, и напрасно. Она сразу же сникла, замкнулась. Устинья очень на меня рассердилась, и справедливо: незачем торопиться. И так выздоровление идёт семимильными шагами! Неряшества уже и в помине нет, сама стирает вещи, утром очень ловко заштопала на локте рубаху. Но говорит всё ещё мало и медленно. Мужчин, кроме Антипа, рядом с собой не терпит вовсе.»

«Тяжёлое происшествие в лазарете. Ерёма Рваный вздумал взять Василису за руку – как он сам уверял. Может, и не за руку, но, болван, за что-то, безусловно, взял! Такого крика я никогда в жизни не слыхал! Вопила отчаянно, на пронзительном fortissimo – и в конце концов лишилась чувств. Какой сильный контраст с прежним абсолютным безразличием… К несчастью для Ерёмы, поблизости оказался не Антип, а Ефим. Отдирали его от Рваного всей палатой, в результате – угловые нары рассыпались по досочкам, у троих – шишки с синяками, у Рваного основательно разбита голова. Хорошо ещё, что прибежала Устя с ухватом и навела порядок. Обошлось без караульных и начальства: это было бы сейчас очень некстати. Рваный жив, но страшно напуган, и двух зубов уже не вернуть. Божится, что ничего худого и в мыслях не держал. Василису привели в чувство, и до самой ночи она пряталась в чулане. Ни в коем случае больше не пускать её в палату к мужчинам! Видимо, тяжёлые воспоминания слишком свежи, как бы не начался рецидив… Однако, прежде она вовсе не обращала внимания на такие вещи, просто позволяя делать с собой что угодно! Безусловно, положительная динамика налицо! Илья Кострома по просьбе Устиньи проводит разъяснения в палате. Вероятно, его послушают.»

«О своём прошлом Василиса не говорит ни с кем, даже с женщинами. Устинья рекомендует не настаивать, и я с ней согласен. Несложную работу выполняет хорошо, стирает и моет чисто. Все свободные часы проводит со своей геранью или осматривает ёлки и кусты возле лазарета. Думаю, стоит где-то достать ей ещё цветов. Антип по-прежнему всё свободное время рядом с ней. Хотелось бы мне знать, что у этого мужика в голове! Можно было бы предположить, что он влюблён, но совсем непохоже… Возится с Василисой, как с ребёнком! Впрочем, чужая душа – потёмки.»

«Значительный шаг вперёд: Василиса попросила заступ, чтобы выкопать в тайге какие-то кусты. Антип сказал, что сделает всё сам. Неужели мы с Устей всё же вернули к жизни эту душу?! Боюсь радоваться… Да и моей заслуги здесь ни капли: всё сделали Устинья и Антип. Ей-богу, вот возьму и напишу научную статью! Интересно, что по этому поводу скажут петербургская кафедра психиатрии и профессор Балинский?»

Такого рода записями были заполнены уже две толстые тетради. Несомненно было, что в поведении недавней убогой происходили разительные перемены.

– Теперь не напортить бы нам только! – со страхом говорила Устинья, заглядывая по вечерам в записи Иверзнева. – Ведь впотьмах мы с вами идём, как слепые тычемся! А тут шажок неверно сделать – и всё обратно вверх тормашками полетит! Вон сколько шуму после Рваного было!

– Ничего, будем работать. – бодро говорил Иверзнев. – Организм молодой, должен справиться. А мы поможем по мере сил! Главное – продолжать и не сдаваться! Прогулки, новые впечатления, разговоры, у кого язык ещё не отсох… да-да, Устя, надо постараться… Ну, и цветы, разумеется! Антип, непременно выкопай то, что Васёна просила!

Так и вышло, что в одно из ясных, жарких дней в конце июля Василиса была усажена на телегу и вместе с инженером и братьями Силиными отправилась «на «глину».

– Да гляди черемши надёргай, Васёнка! – напутствовала её Устинья. – Сколь сумеешь, столько и принеси, заквасим на зиму-то! И зверобою, и мышьей травки! И на дальних горушках шалфею! Но в болото за игирем не лезь, утонешь ещё: опосля сама накопаю… Эх, самой бы мне выбраться, самый травный сбор пропадает! Да народу вон сколько погорело!

Устинья была права: от жары и суши в тайге начались пожары. Три дня назад огненной волной накрыло заводских «жиганов», которые томили уголь в лесных ямах. Двое погибли на месте, ещё один – умер от ожогов в лазарете, между оставшимися четырьмя Устинья и Меланья разрывались с утра до ночи. К счастью, вскоре после этого прошло несколько гроз, заливших пожарища, и угроза нового пожара стихла.