Как оказалось, не все еще было потеряно. В «конце пространного письма» был приложен «премаленький белый порошок», завернутый в «крошечной бумажке». Доктор посоветовал принять порошок в меду, ожидая новых лекарств из Владимира. Пациент помолился и после четвертой дозы порошка, «забывшись минуты на 2, просыпается и по воле Всемогущего действие порошка оказывается самым благоприятным образом; и Meur Zamounitsky , (говоря именно без малейшего преувеличения) воскреснул!»[559].

Опасность холеры и других заразных болезней в те времена была вездесущей. В 1836 году «дворня Андрея Петровича» болела, и Андрей предупреждает Якова, чтобы тот не позволял своим слугам с ними «сообщаться»: «Говорят у них и здесь и во Владимире хворают и Никандрушка уже умер. – У нас ежедневно в комнатах курят уксусом, и ты бы приказал делать тоже»[560]. Самым ужасным испытанием стала эпидемия холеры 1831 года, но семейство Чихачёвых не понесло потерь. Как печально сообщает Яков, в 1837 году у их знакомого, Максима Митрофановича, скарлатина с «антоновым огнем» унесла дочь[561]. В 1859 году у зятя Алексея, Николая Бошняка, обнаружили чахотку[562].

Возвращаясь к членам семьи, стоит упомянуть запись, сделанную Алексеем в детстве в «почтовых сношениях» о том, что у его сестры Александры «на голове золотуха»[563]. Золотуха была серьезной бактериальной инфекцией, которая могла привести к появлению язв; согласно статистике за 1847 год, в Санкт-Петербурге от нее страдало 90 % детей[564].

Военно-статистическое обозрение Владимирской губернии за 1852 год перечисляет причины смертности в области, в том числе всевозможные лихорадки, глазные воспаления, лихорадочные сыпи, нервные и изнурительные болезни, водянки, кровотечения, «бескровные истечения», «задержания худосочия» и местные болезни (ушибы, переломы и тому подобное). Болезни зависели от времени года и других факторов: зима грозила катаральной лихорадкой, ревматизмом и ревматоидным жаром, воспалением горла, желудочной лихорадкой, диареей и глазными воспалениями. В 1840 году в губернии была эпидемия цинги, холера вернулась в 1848 году, а febris intermittis (перемежающаяся лихорадка) царила в 1842–1843 годах[565].

В этих условиях неудивительно, что Чихачёвы и их друзья извели немало чернил, обсуждая всевозможные лекарства. Домашние средства от любого недуга передавались из рук в руки, их эффективность становилась предметом дискуссий, а рецепты переписывались из газет (позднее Андрей написал во «Владимирские губернские ведомости» о «лекарстве от зубной боли»)[566]. Часто прибегали к рыбьему («тресковому») жиру (в данном случае прописанному врачом; состоявший с Андреем в переписке Александр Матвеев писал, что «несмотря на все отвращение к его неприятному вкусу и запаху, я начинаю привыкать; не знаю только будет ли от него какая-нибудь польза»), пластырям, спасавшим от зубной боли, мятным и гарлемским каплям (и те и другие могли быть «каплями», которые Наталья принимала при «спазмах»), шпанским мушкам и камфоре, использовавшимся при мигренях, жженому сахару с водой, клюкве (скорее всего, заваривавшейся в чае) и разнообразным травам, из которых тоже обычно готовили отвары (а также настаивали на них вино или водку[567]). Друг Чихачёвых отец Сила однажды прислал пятнадцать копеек в уплату за «Гофманские капли», которыми они его снабдили[568]. Вино, настоянное на мяте, употребляли при головной боли. «Жабная трава», которую обычно использовали как антисептик, при диабете и при высоком давлении, часто упоминалась как средство, всегда находящееся под рукой[569]. Другую «полоскательную травку» рекомендовалось применять с «той жидкостью, которую туда Иппократ вливать приказывает» (предположительно, речь шла о спирте)[570]. Настоянная на полыни водка лечила от ревматизма и болей в желудке[571]. А Тимофей Крылов прибег к зверобою, когда у него закололо в боку, но это не помогло[572]. Когда Наталья болела после рождения Варвары, Яков послал ей «цигарочек», советуя: «Покуривай на доброе здоровье – как выдут – прикажи – и еще пришлю»[573]. Когда к Андрею привели штукатура, страдавшего мучительной кожной болезнью, тот дал ему чайную чашку вина, куда была добавлена ложка оливкового масла, что подействовало как снотворное (несмотря на это, больной вернулся к работе – «ретирада будет чудесная»). Андрей также велел ему натирать пораженную область вином и уксусом, «а к затылку хрену»[574].

Письмо, написанное Андреем своему врачу в 1835 году, поразительно подробно отражает его представления о медицине. Андрей пишет на четвертый день болезни, в начале которой он чувствовал «небольшой озноб, а потом… жар», а также боль в горле. Жар спал, но он продолжает чувствовать «по спине холод», и горлу не становится лучше. Он начинает письмо расхожей мудростью – утверждением, что он простыл, побыв на холодном воздухе: «…имел неосторожность часто сидеть у растворенной в нижней части оконничной рамы форточке, а тогда же и ветерок был». Он полагает, что особо подвержен простуде, поскольку «по случаю бывших у меня, да частью и теперь продолжающихся чирьев лежал более недели почти с места не вставая, следовательно мог отвыкнуть от наружного воздуха». Поначалу он лечился полосканием «из уксуса с медом и шалфеем, тепловатого вареного… но подумав, что от кислоты не было бы вреда, уксус переменил на молоко». Когда на следующий день не стало лучше, он решил «уже к вам [врачу] адресоваться, и просить вашего совета, и лекарства, какое дать за полезное сочтете». Затем он жалуется на опухоль на правой стороне горла и «довольно большой кашель во время коего выходит густая синеватая мокрота». Его горло продолжает болеть, болит грудь, что, как он считает, «происходит от кашля… испарина на лице почти беспрестанная, бывает и на теле но только реже и менее»[575].