Сначала я услышала громкий лай Макл, потом скрип открывающихся ворот и поняла, что дети вернулись. Еще не успев распахнуть тяжелую входную дверь, я услышала, как на крыльце рыдает Шахира.

– Мамочка, он не разрешил мне забрать домой Белянку, а я без нее не усну, – всхлипнула она, прижимаясь ко мне. Я вопросительно поглядела на Аддина.

– Абах не разрешил нам забрать с собой вещи, – объяснил тот. – Мы даже зубные щетки там оставили.

Я быстро оглянулась на ворота и увидела, что Бахрин, помахав мне рукой, уже садится в ожидающее его такси.

– Подожди! – крикнула я и побежала к машине. – Почему ты не разрешил ей взять домой козочку? Она не может без нее спать.

– Потому что она ей не нужна.

– Но я же объясняла тебе, как…

Бахрин перебил меня, с явным трудом сдерживая гнев:

– Послушай, Ясмин, мне все равно, что ты там объясняла. Все это ерунда. Она завтра опять приедет в отель и заберет свою игрушку. – Он захлопнул дверь, прервав таким образом разговор, и такси тронулось с места.

Больше всего в этот момент мне хотелось лишить Бахрина права свиданий с детьми, но я не решалась рисковать, затевая новый судебный процесс. К счастью, на этот раз детям осталось потерпеть только два дня и две ночи. Я мысленно похвалила себя за предусмотрительность: в свое время я объяснила судье, что дети почти незнакомы со своим отцом и, следовательно, не могут проводить с ним целую неделю, и настояла на том, что каждые два дня хотя бы на сутки они должны возвращаться домой.

Мы вошли в дом, и Шах сразу же убежала к себе в комнату, бросилась на кровать и там продолжала плакать, а я долго сидела с ней рядом, гладила ее по головке и уговаривала, что Белянке будет хорошо в отеле и она потерпит одну ночь без своей хозяйки. Я рассказала Шах, что этим вечером мы пойдем обедать к ее любимым друзьям – Робу, Сью и их сыну Николсу, ее ровеснику. Ничего не помогало – она еще всхлипывала, когда я осторожно прикрыла дверь ее комнаты и пошла поговорить с Аддином. Я была вне себя от злости: как мог Бахрин быть таким жестоким и бесчувственным? Неужели трудно уложить в одну маленькую сумку несколько детских вещей и игрушечную козочку?

Обед в этот вечер получился и приятным и нервным одновременно. Сью и Роб изо всех сил старались развлечь меня и детей, но Аддин и Шах снова и снова рассказывали всем, как не хочется им возвращаться в отель к абаху. В половине девятого, когда взрослые уже пили портвейн и кофе, Шах объявила, что устала и пойдет полежит до тех пор, пока мы не поедем домой. Я пошла следом за ней и обнаружила, что она упала на кровать Роба и Сью и опять плачет о Белянке. Она просила меня немедленно поехать в отель и забрать козочку; говорила, что не хочет возвращаться туда завтра, и умоляла Яна и меня не отправлять ее к отцу. У нее дрожали плечи и от слез уже распух нос, а я все качала ее на коленях и никак не могла успокоить. Аддин привел в комнату Николса, и тот протянул Шах маленького белого медвежонка:

– Смотри, Шах, это мой любимый мишка. Может, с ним тебе будет легче. – Он сунул игрушку в руку Шахире.

– Спасибо, – прошептала та, и ее нижняя губа опять задрожала.

По дороге домой Шах задремала на заднем сиденье, и мы с Яном разговаривали вполголоса.

– Не расстраивайся, – сказал мне Ян. – На следующей неделе он уедет – и мы свободны на целый год.

– Но я не хочу ехать к нему завтра! – раздался сзади голос Аддина. А мы-то считали, что он тоже уснул. – Там так скучно, и он вообще ничего не понимает, и там совсем нечего делать. Он к нам подлизывается и покупает всякие подарки и игрушки, но я бы лучше поехал со Скай к бабушке на ферму.

– Послушай, – рассудительно сказал Ян, – осталось потерпеть всего два дня. А в выходные мы все вместе поедем к бабушке. Каникулы ведь на этом не кончаются.

9 июля 1992 года. Четверг

В 5.10 утра мне позвонили и сказали, что умер Кельвин. После этого я уже не могла уснуть и, лежа рядом с Яном, смотрела, как ночь превращается в серое утро. Невозможно было поверить в то, что Кельвина больше нет – только несколько дней назад мы с детьми заезжали навестить его. Шах подарила ему собственноручно нарисованного единорога, а уходя, ласково поцеловала в лоб. И она и Аддин знали, что Кельвин умирает от СПИДа и слабеет с каждым днем, но все-таки они поднялись вместе со мной в его комнату. Я тоже поцеловала его на прощанье, даже не подозревая, что вижу своего друга в последний раз. Утешало меня только то, что Кельвин умер в собственном доме, окруженный друзьями, почитателями, бывшими коллегами и учениками. Он до конца сохранил достоинство и любовь, а для него это были самые важные в жизни вещи.

Когда-то Кельвин был ведущим и всемирно известным солистом австралийского балета. Мы несколько раз встречались с ним в те годы, когда я занималась танцами, но нас нельзя было назвать даже шапочными знакомыми. Много лет я восхищалась его виртуозной техникой и удивительной выразительностью движений, но не решалась подойти к нему. И позже, когда мы оба преподавали в балетной школе и у нас появилось много общих друзей, я только почтительно выслушивала его замечания на уроках па-де-де и молча кивала в ответ. Мы подружились с Кельвином и его другом Стюартом после того, как я сняла для телевидения репортаж о них обоих. Позже, когда болезнь приковала Кельвина к дому, я вместе с другими его друзьями старалась помочь, чем могла, и из моей кухни в их дом постоянно переправлялись кастрюльки с супом и шоколадное печенье. Поэтому, когда в семь утра раздался еще один звонок, я уже знала, зачем понадобилась. Меня вызывали на работу, для того чтобы подготовить сюжет о жизни и смерти Кельвина к вечернему выпуску новостей. Еще несколько месяцев назад я пообещала ему, что сделаю это сама. Обычно, когда у детей были каникулы, я старалась не уезжать из дома. Я делала специальные репортажи для радио и телевидения, и такая работа позволяла мне приспосабливать свой рабочий день к расписанию детей. Я каждый день отвозила Аддина, Шах и Скай в школу, а потом забирала оттуда. Это было одинаково важно и для них, и для меня. В тот день мне пришлось сделать исключение, но я знала, что дети меня поймут.

* * *

Я уже встала и оделась, когда они спустились на кухню. Новость о смерти Кельвина очень опечалила всех, а Аддин высказал удивительную для его возраста мысль: «Хорошо, что он больше не болеет и не мучается. Последнее время он совсем не радовался, что живет, мама». Я кивнула и обняла его.

Автобус со студии заехал за мной в 11.30. Дети еще раз попробовали шумно протестовать против предстоящего трехдневного свидания с отцом, но я проявила твердость и довольно строго сказала, что ехать все равно придется, но зато мы сможем днем и вечером говорить с ними по телефону. Потом я попрощалась с Яном, который оставался дома и должен был в пять часов передать Аддина и Шах Бахрину, и сказала, что обязательно позвоню, чтобы узнать, как дела. «Не беспокойся, Жак, – ободряюще улыбнулся он мне. – Все будет в порядке. Мы с детьми займемся чем-нибудь интересным, а Элизабет (наша помощница по хозяйству) к пяти часам соберет их вещи».