– Да, Иван Перфильивич, конечно, идите. И вы, ваше сиятельство, – мягко улыбнулась она канцлеру, когда они остались одни, – тоже идите. Вы сказали все, что хотели. Не так ли? На сегодня достаточно…

– Как скажете, ваше высочество, – низко поклонился он. – Не знаю, когда произойдет наша следующая встреча, но мне очень хотелось бы, чтобы случилась она при благоприятных обстоятельствах и…

– Ну, что же вы, граф, договаривайте, – мягко предложила ему Екатерина Алексеевна. – Слушаю вас…

– … и, – продолжил канцлер, – желательно, чтобы наш фельдмаршал, которому мы писали ободряющие письма, оказавшись под следствием, вел себя достойно. Его показания наши недруги вполне могут использовать против нас с вами.

– Против нас? – спросила она, особо выделив последнее слово. – Или против вас лично? Я же не читала ваших к нему посланий, а в моих… – она сделала неопределенный жест, – нет ничего предосудительного.

– От себя могу добавить то же самое, – коротко ответил Бестужев, которому не очень-то понравился ответ великой княгини, которым она четко разграничила их общую переписку, давая понять, что с ее стороны помощи Алексею Петровичу ждать не стоит.

«Вот как! – подумал он. – Пока во мне была надобность, она обращалась ко мне как к другу, а теперь… она сама по себе, а я остался один на один со своими недругами».

– Вы опытный человек, насколько мне известно, и всегда находили способ, как обезопасить себя в случае чего. Надеюсь, и в этот раз вы держите козырный туз у себя в рукаве, – снова улыбнулась Екатерина Алексеевна, непроизвольно кивнув головой в сторону дверей, через которые совсем недавно вошел ее супруг с приглашением поиграть в карты. – Мне бы у вас поучиться умению всегда оставаться в выигрыше.

– Всегда рад помочь, – поклонился Бестужев и подошел, чтобы поцеловать протянутую ему руку жены наследника.

– Буду молить Бога за вас, – подвела итог их разговору Екатерина Алексеевна, поднимаясь с кресла, – а пока составлю компанию своему муженьку и его мадам. У них там свои и весьма занятные игры.

…Прошло около месяца. Как и предполагал Бестужев, повода для дальнейших встреч не появилось, и он лишь два раза мельком видел Екатерину Алексеевну на торжественных приемах во дворце. Подойти к ней на виду у всего двора не мог, ибо вслед за тем немедленно последовали бы разговоры об их личной заинтересованности друг в друге, что дало бы лишний повод объявить его союзником молодого двора. Единственное, на что решился Бестужев, это передать Екатерине Алексеевне через ювелира Бернарди, вхожего во все столичные дома, записку. В ней он осторожно, с массой оговорок, сообщал, что фельдмаршал Апраксин на допросах держится стойко и история с письмами пока не всплыла, но как все обернется дальше, сказать трудно. Ответа он не получил, да и не ждал особо, что Екатерина Алексеевна доверит бумаге свои мысли, опасаясь попасть в очередной раз под подозрение. А потому оставалось ждать, как будут развиваться события.

Время шло, а речь о письмах следователи, допрашивавшие Апраксина, так и не заводили. Алексею Петровичу сведения те доставляли доверенные лица, хорошо знавшие его щедрость на этот счет, когда дело касалось его личной участи. Бестужев долго размышлял, в чем же причина, и наконец понял, кто был заинтересован в сокрытии переписки Екатерины с главнокомандующим. Вполне возможно, на то последовало личное распоряжение императрицы, не пожелавшей, чтобы союзники в лице Австрии и Франции заподозрили российскую сторону в симпатиях к Пруссии. А именно на это намекали оба двора в своих посланиях к Елизавете Петровне после отступления Апраксина из Восточной Пруссии. А если до них дойдет хоть отдаленный слух, что тому отступлению немало поспособствовал молодой двор в лице наследника и его супруги, то международного скандала не избежать. А там недолго и до разрыва отношений между союзниками, и тогда Россия останется в одиночестве, затеяв войну с Фридрихом. Допустить такой поворот императрица никак не могла и, судя по всему, решившись на арест Апраксина, надеялась тем самым урезонить союзников, свалив на фельдмаршала все грехи за провал кампании. А теперь, когда союзники немного поостыли, обо всем остальном следовало забыть.

Впрочем, после поспешного отступления Апраксина, слухи о письмах, просочившиеся непостижимым образом в петербургское общество и быстро распространившиеся среди простого люда, еще какое-то время витали в умах, будоража обывателей угрозой измены и заговора молодого двора. И хотя в слухе том, как и в прочих, появляющихся вокруг лиц подобного рода, гораздо больше было домыслов, чем правды, канцлер заранее предвидел, что добром это дело не кончится. А потому поспешил направить капитана гвардии Кураева, которому он доверял, как самому себе, чтобы он упредил фельдмаршала и избавил того от писем великой княгини. В результате тот лишь потратил время и массу сил, чтобы положить на стол канцлера письма жены главнокомандующего. Здесь Бестужев усматривал скорее небрежность самого Степана Федоровича, случайно перепутавшего связки. Если принять во внимание рассказ Кураева о нападении на него в Нарве, ясно обозначилось желание недоброжелателей канцлера, задавшихся целью заполучить порочащую великую княгиню переписку и тем самым подвести под монастырь Бестужева как соучастника.

Задача для Бестужева оказалась не из легких, и решить ее можно было, лишь проверив остальные бумаги Апраксина. А они, по имеющимся у канцлера сведениям, находились уже в Тайной канцелярии на столе у Алексашки Шувалова. Несколько дней канцлер размышлял на эту тему и, так ничего не предприняв, решил: время само покажет, как ему поступить. К тому же он чувствовал, что почва буквально на глазах уходит у него из-под ног, что-то неуловимо меняется при дворе и вообще в мире, обозначились новые веяния. Но откуда это шло, Алексей Петрович понять до конца не мог.

1

Когда Василий Мирович и Георгий Калиновский вернулись в полк, там шла неторопливая походная жизнь военных людей, которые после долгих переходов наконец-то могли отдохнуть и вволю отоспаться. Никто не ждал, что неприятель кинется преследовать их в Курляндии, а потому караулы выставлялись обычные, как в мирное время. Офицеры не проявляли особого рвения в муштре и подготовке к обязательным в иных случаях парадам и смотрам. Небольшая деревенька, которую, по русским понятиям, и деревней-то назвать нельзя было, поскольку насчитывалось там менее десяти крестьянских хозяйств, стояла на каменистом берегу мелкой речушки, где и встал лагерем Сибирский полк.

После сражения при Гросс-Егерсдорфе в полку произошли большие изменения: взамен убитых и отправленных на лечение раненых офицеров были назначены служащие из нижних чинов. Правда, какое-то время они вынуждены были оставаться в том же звании, пока готовились бумаги на их повышение, поэтому все они ждали с нетерпением, когда к ним начнут обращаться в соответствии с новым чином. В их число попал и Василий Мирович, во время боя не дрогнувший и проявивший себя вполне достойно. Впрочем, сам он старался не вспоминать о своем боевом крещении, представлявшемся ему ранее совсем иначе. Тут же он почувствовал себя седьмой спицей в колеснице, когда твоим мнением никто не интересуется и никаких подвигов от тебя не требуется. Нужно лишь выстоять, несмотря ни на что, не дрогнуть, не побежать, поддавшись общей панике, а если и испугался – а страшно было наверняка всем, – то внешне это никак не показать.