Я знал, что Дженсены владели последним домом на Мельничной дороге. Вдоль их земли тянулось железнодорожное полотно; мне оставалось только протиснуться сквозь кусты – и я уже у дома Ханны.

Несколько часов назад, уходя из дома, отец, размахивая пистолетом, самыми жуткими выражениями пригрозил Ханне, чтобы она не вздумала кому-нибудь что-нибудь пикнуть. Я хотел сказать, что теперь ей нечего бояться.

Несколько мгновений я стоял и смотрел издалека на дом. Время было позднее – тот момент сумерек, когда деревья теряют ощущение пространственной глубины, превращаясь в силуэты на фоне меркнущего неба. Освещенные окна отливали янтарем, и у меня возникло чувство, будто я смотрю на что-то совершенное, чего у меня никогда не будет: счастливой семьи и роскошного дома. Словно я сделал фотографию, и картина вспоминалась мне в тюрьме, навевая мысль: воспитывайся я в таких золотистых комнатах, жизнь сложилась бы иначе.

Неожиданно я заметил в одном из окон движение. Обхватив себя за плечи, Ханна вышагивала по комнате. Я бросился через лужайку, схватил камешек с подъездной аллеи и бросил, чтобы он стукнул в стекло. Ханна повернулась к окну, увидела меня и зажала рот ладонью.

А когда вышла через заднюю дверь, выглядела так, будто несколько последних часов ее постоянно трясло. Кожа белее пергамента, на лице следы слез. Подавая знаки не шуметь, она подбежала ко мне, взяла за руку и увела за пруд и дальше, к каменной породе. Впереди замаячил вход в пещеру, Ханна продолжала, молча, тянуть, пока мы не оказались внутри. Включила фонарь, пространство вокруг осветилось, но пещера была настолько большой, что у лампочки не хватало мощности рассеять темноту у стен. Ханна повернулась ко мне, обвила себя руками и испуганно спросила:

– Он умер?

Я кивнул, в тот момент не сообразив, что Ханна говорила о тебе, Пит.

– Господи! – пискнула она. – Он убьет и меня. – Ее опять затрясло, из глаз хлынули слезы.

С тем же холодным ощущением спокойствия, с каким действовал в горах, я взял ее за плечи.

– Успокойся. Никто тебя не убьет.

Наверное, Ханна меня не услышала, даже не взглянула в мою сторону.

– Я свидетель. – Ее зубы стучали. – Он непременно убьет меня. – Она потерла место на голове, куда отец тыкал дулом пистолета.

Наконец мне удалось привлечь ее внимание:

– Прекрати, Ханна. Ты в безопасности. Человек, который умер, и есть мой отец. Он мертв.

– Что?

– Уверяю тебя, он умер. Тебе ничего не грозит. Никому из нас ничего не угрожает.

– Его убил тот старик?

– Нет, Ханна, – ответил я. – Это дело моих рук. Его убил я.

Она пристально посмотрела на меня. А потом обвила меня руками, прижалась щекой к моей груди.

– Господи, Мэтью. Бедный мой. Бедный. Бедный…

Я обнял ее и почувствовал, что мы будем вечно связаны этой тайной. Несколько мгновений мы стояли, слившись, и слезы Ханны пропитывали мою рубашку. Я гладил ее по голове, и мы обнимались, соединенные тем, о чем оба знали.

Мы пробыли в пещере, овеваемые ее холодным дыханием, около часа, и я рассказывал Ханне о том, что случилось после того, как мой отец в последний раз в своей жизни вылез из машины. А когда дошел до того, как поднял камень и обрушил на отцовскую голову, Ханна, успокаивая меня, положила ладонь мне на колено.

– Ты был вынужден так поступить, Мэтью. У тебя не было выбора.

У меня отлегло от сердца – хорошо, что меня поняли. В эту минуту рука Ханны на моем колене показалась мне свечой во тьме.

– Завтра его, скорее всего, найдут, – произнес я. – Под тем местом, где я… где это случилось, тянется тропа. Приедет полиция, будут похороны. Не знаю, когда мы снова увидимся с тобой, Ханна. Будешь держаться?

Она поцеловала меня в щеку.

– Спасибо, Мэтью.

– Мне пора домой.

Я встал, и Ханна тоже поднялась. И посмотрела на меня так, словно я был ей понятен, будто она знала, каков я есть, и считала, что все во мне правильно. И в этом не было ни осуждения, ни простых истин – одно лишь сострадание.

Стоя в полутьме пещеры, я думал, что верю ее взгляду, что Ханна способна понять меня. Не хочу сказать, что она сознательно лгала мне. Человеком, которого Ханна обманывала в тот момент и в последующие несколько недель, была она сама.

На следующее утро двое туристов наткнулись на тело отца.

Мать едва ли заметила отсутствие дэдди в своей постели – после бурных пятничных вечеров он частенько оставался ночевать в автомобиле. И после обычного завтрака мы с Хитрюгой, как всегда по субботам, покатили на велосипедах по Мельничной дороге, но перед парковкой путь нам преградила полицейская машина, и нас развернули обратно. Полицейский не обратил на меня особого внимания, из чего я заключил, что он не понял, кто я такой. Ведь если бы даже личность отца сразу не установили, его автомобиль был единственным, который остался на парковке на ночь.

Полицейским не потребовалось много времени, чтобы прийти к выводу: смерть отца не вызывает подозрений. На то имелось простое объяснение: накануне он потерял работу, напился в хлам у О’Салливана и полез пострелять в Свангамах. Единственный вопрос, каким задались детективы: сорвался ли он со скользкого Сансет-Ридж случайно или – это предположили те, кто подозревал его в убийстве Рэнди, – охваченный приступом вины, бросился вниз сам. Такое мог придумать лишь тот, кто совсем не знал моего отца.

В любом случае, что бы ни подозревали полицейские, когда субботним вечером они явились к моей матери, прозвучали слова «по неосторожности». Я ясно расслышал сквозь тонкую стену моей спальни, куда нас с Билли отправила мать, заметив, что к дому приближаются люди в форме. Когда ей объяснили, чем обернулась упомянутая «неосторожность», она была слегка потрясена, но не настолько, чтобы разразиться потоком слез.

Не помню, чтобы в последующие дни нас завалили открытками с соболезнованиями. На тех же, что все-таки принесли, были изображены хилые цветы, а за фразами ощущалось не больше чувств, чем за научными формулами, – одинаковые обороты повторялись из одной в другую.

Оценил я лишь одну – с моим именем на конверте и без обратного адреса. Подавая ее, мать не сказала ни слова и не стала смотреть, как я ее открываю. Внутри была простая белая картонка, слова написаны твоим изящным почерком. Я ушел с ней к себе в комнату.

Если же я Духом Божиим изгоняю бесов, то, конечно, достигло вас Царствие Божие[16].

Годом позднее мне пришло в голову поискать это выражение в Библии. Времени ушло немного – я открыл Евангелие от Матфея, и оно было там.

Я долго ломал голову вот над чем: если бы Ханна знала правду, что я любил тебя, но ничего между нами не было, и что ты любил меня, однако ничего не произошло, могло ли это на что-нибудь повлиять? Прими она меня тем, кем я был, сложилось бы через несколько недель в горах все по-другому или все равно бы пошло так, как пошло?