Теперь же, когда твой разум совершенно отвернулся от мира, уже не имеет значения, простил ты меня или нет.

Жаль, что я не написал это письмо двадцать три года назад. А ведь хотел. Лишь первой страницы набралось несколько черновиков. Но, с одной стороны, я был зол на тебя за то, что ты молился за Ханну, а не за меня, с другой – боялся, что вся правда причинит тебе боль. Понимал, что будешь себя осуждать за все, что случилось, винить за то, что не стал со мной общаться, когда я вышел из тюрьмы, проклинать себя за то, что сдружился со мной и любил меня.

А теперь моя исповедь слишком краткая и запоздалая. Хотя одно то, что я излагаю это на бумаге, приносит утешение.

И вот тебе конец, Пит, последняя часть письма, которое я никогда не отошлю.

Восемнадцатое августа 1982 года. Поляна. Все правда.

Ханна постоянно вела себя так, словно недавно у нас не было долгих доверительных часов в пещере. Нет, ей не требовалось лезть вон из кожи, чтобы держать Хитрюгу в неведении, но я решил подыграть.

Мы постреляли по банкам из-под содовой, проинспектировали крепость – валы во многих местах разваливались и нуждались в ремонте. Хитрюга старался держаться так, будто присутствие девчонки его нисколько не трогало. Минут через двадцать я от него избавился, отправив искать оленя. По-моему, он испытал облегчение.

Когда Хитрюга ушел, Ханна, оставшись со мной наедине, разволновалась, но ее нервозность представлялась мне частью игры. Я размышлял, до какого предела сумею довести ее.

– Помнишь, Ханна, – начал я, – мой рассказ о Гудини? Ты тогда решила, что это интересная забава.

– М-м-м…

– Давай поиграем?

– То есть ты меня свяжешь, а я должна сбежать?

– Ты не должна никуда сбегать, если только не захочешь.

Ханна пожала плечами. Давай. Только привязывай так, чтобы было нетрудно освободиться.

Я пошел достать из-под брезента веревку, а когда вернулся, увидел, что Ханна привалилась спиной к поваленному дереву, на котором мы, играя в тир, выстраивали банки из-под содовой. Я связал ей лодыжки, затем она протянула мне запястья.

– Не так, заведи за спину, – велел я. Стянул веревку не туго, опасаясь сделать ей больно, однако проследил, чтобы узлы не развязались.

– Что теперь? – спросила Ханна.

– Попробуй освободиться.

Она принялась корчиться у поваленного ствола и, дергая веревку, хихикала. Помню, на ней были темно-синие джинсы и красная футболка с изображением рожка с мороженым на груди. Глядя, как Ханна извивается, я пришел в возбуждение.

– Слишком туго завязал, Мэтью, – пожаловалась она. – Поможешь?

– Конечно, – кивнул я. – Но за это полагается штраф.

– Какой?

– Тебе придется поцеловать меня.

– Ладно. – Ханна закатила глаза, и на сей раз ее голос не соответствовал мимике.

Я приблизился. У Ханны сделалось такое выражение лица, словно она в школе на уроке физкультуры и готовится выполнить особенно сложное упражнение. А когда нагнулся к ней, Ханна закрыла глаза.

Я крепко поцеловал ее.

Через несколько секунд она отстранилась, и я улыбнулся. Ханна моргнула. Я опустился на колени, чтобы освободить ей лодыжки, и провел ладонью по внутренней стороне бедер. И прежде чем снова поднялся на ноги, почувствовал, как Ханна затрепетала.

– Это все, что ты заслужила за половину поцелуя. Тебе дается еще одна попытка. – Я указал на ее ступни.

Она подергала ногами. Веревка уже достаточно ослабела, но Ханна пыталась продеть кроссовки задниками в петлю.

– Дай знать, если тебе опять потребуется помощь, – произнес я. – Получишь, но, естественно, не задаром.

Ханна подняла голову и спросила:

– Сколько на сей раз?

– Я хочу посмотреть.

– Что именно?

– Ты знаешь что. А если хочешь, покажу мое.

Ханна нерешительно кивнула.

– Хорошо. Только ты первый.

Я расстегнул пуговицу, затем «молнию», опустил брюки и трусы не очень низко, но достаточно. И наслаждался выражением лица Ханны, когда она поводила взглядом сверху вниз и снизу вверх.

– Твоя очередь. – Я застегнул «молнию» на брюках.

– Сначала развяжи, – попросила она.

– Не заслужила. – Я разочарованно посмотрел на нее и шагнул к ней. Ханна явно нервничала, и я не спешил. Спустил ее темные джинсы, оттянул на себя белые эластичные трусики.

– Довольно, – через пару секунд произнесла она.

Я выждал еще секунду и отпустил резинку, которая со щелчком вернулась на место. Затем застегнул ее джинсы. Бушующее в крови желание колотило в уши. Я снова опустился на колени, развязал узел на лодыжках и сдвинул веревку в сторону. Поднялся. Наши тела разделяли несколько дюймов.

– Освободить руки? – спросил я.

– Да, – тихо промолвила она.

– Но прежде ты должна сделать кое-что еще. Согласна?

Ханна промолчала.

– Ты ведь понимаешь, что я имею в виду, – прошептал я.

– Да.

– Да?

Она кивнула.

Я испытал прилив страсти, мне почудилось, будто я только что съел что-то сладкое. Приспустил брюки. Ханна посмотрела на мои бедра и судорожно сглотнула. Я потянулся, чтобы расстегнуть ее джинсы. Дыхание Ханны участилось. Мои пальцы были на расстоянии дюйма, когда она снова заговорила:

– Стой! Подожди, Мэтью, не надо.

– Почему? – спросил я.

– Думала, что смогу, но нет.

– Объясни.

Следующие несколько секунд тянулись медленно. Жара была такая, что казалось, будто день прилипал к телу, как папиросная бумага. У меня на затылке слиплись волосы, а у Ханны после борьбы с веревками на красной футболке проступили багровые пятна пота. На ткани получилось изображение лица. Два овала над едва сформировавшимися грудями, на животе подобие улыбки. Я подумал, что она очень привлекательна с рожком мороженого в виде носа.

На мгновение смутившись, я поднял голову. Но что-то в выражении лица Ханны заставило меня повторить вопрос. Мой голос прозвучал настойчивее.

– Выкладывай, почему нет?

Ханна подыскивала нужные слова. Облизала губы, а затем сказала, причем очень зло:

– Ты же… – она скривилась от отвращения, – педик.

– Как ты меня обозвала?

– Извини, вырвалось.

– Нет, повтори!

– Прости, это лишь слово.

– Просто слово? Ну-ка, повтори.

– Не могу, – простонала она.