Не будет.

Она одна в комнате Зака, плачет, она думает, что Наполеон и Зои тоже плачут где-то в доме, плачут в одиночестве в своих комнатах, и она думает, что семьи, вероятно, должны скорбеть вместе, но они делают это как-то неправильно, и она, чтобы отвлечься, в сотый раз подходит к комоду Зака, хотя и знает, что ничего там не найдет – ни записки, ни объяснения, она точно знает, что не найдет… Вот только в этот раз она и в самом деле находит.

Она вернулась.

Наполеон все еще покачивался и рыдал.

Сколько она отсутствовала – секунду, час, год? Она не знала.

– Как себя чувствует семейство Маркони? – Перед ними садится Маша. – Не подходящий ли сейчас момент провести сеанс семейной терапии по вашей утрате?

У Маши множество рук и множество ног, но Хизер отказывается это признавать, потому что это все не взаправду, у людей просто не может быть столько конечностей. Хизер никогда не принимала младенцев с таким числом конечностей. Ее на это не купишь.

– Когда вы говорите, что это ваша вина, Наполеон, вы имеете в виду Зака? – спросила Маша, эта ханжа.

Хизер услышала собственное шипение: «Врунья лицемерная».

Хизер превратилась в змею с длинным раздвоенным языком, она могла метнуть этот язык изо рта, пронзить кожу Маши, выстрелить ядом в ее кровь, отравить ее так, как Маша отравила ее семью. Не смей говорить про нашего сына. Ты ничего не знаешь про нашего сына!

– Моя вина, моя вина, моя вина. – Наполеон бился головой о стену.

Это могло закончиться сотрясением мозга.

Хизер собрала все свои силы, чтобы сосредоточиться, проползла на четвереньках, встала лицом к лицу с Наполеоном. Взяла его голову руками. Она чувствовала его уши под своими ладонями, тепло его поросшей щетиной кожи.

– Послушай меня, – сказала она громким, властным голосом, каким пресекала крики рожениц.

Взгляд Наполеона блуждал, глаза выпучились и налились кровью, как у испуганной лошади.

– Я нажал кнопку «разбудить позже» на моем будильнике. Я нажал кнопку «разбудить позже» на моем будильнике.

– Знаю, – сказала Хизер. – Ты мне об этом сто раз говорил, дорогой, но это ничего не изменило бы.

– Это была не твоя вина, папа, – сказала Зои, ее единственное и одинокое дитя, и Хизер показалось, что Зои говорит совсем как зомби, а не как студентка университета, что ее молодой прекрасный ум уже заражен, как яичница, шипит на сковородке, оброс хрустящей корочкой. – Это я виновата.

– Хорошо, – произнесла Маша-отравительница. – Это очень хорошо! Вы все говорите от сердца.

Хизер повернулась и заорала ей в лицо:

– Пошла в жопу!

Капелька слюны, описав дугу, попала Маше в глаз.

Маша улыбнулась. Протерла глаз.

– Отлично. Выпускайте из себя всю эту ярость. До последнего. – Она встала на свое множество ног, которые шевелились вокруг нее, как щупальца осьминога. – Я через секунду вернусь.

Хизер повернулась к своей семье:

– Послушайте! Послушайте меня.

Наполеон и Зои уставились на нее. Все трое оказались во временно́м воздушном кармане ясности. И это не могло длиться долго, Хизер должна была говорить быстро. Она открыла рот и начала вытаскивать оттуда, из самой глубины горла, бесконечной длины солитера, от этого она закашлялась, ее стало рвать, но она чувствовала и облегчение, потому что наконец-то вырвала из своего тела паразита.

ЗОИ

Стены перестали дышать. Цвета начали терять яркость. Зои казалось, она начинает приходить в себя. Такое же ощущение испытываешь в конце вечеринки, выходя из душного помещения на свежий воздух, и в голове все становится на свои места.

– Зак принимал лекарства от астмы, – сказала Зои матери.

Почему это так важно? Зои видела, что ее мать приготовилась к чему-то судьбоносному, хотя уже знала: то, что кажется судьбоносным ее родителям, совсем не кажется таковым ей, а то, что судьбоносно для нее, вовсе не является таковым для ее родителей.

– Мне нравится название «Теория судьбоносности Закарии», – произнес Зак, который все еще оставался с ними.

– Не рассказывай мне про свои теории. Я одна, я забочусь о родителях, – заявила Зои. – И это обременительная обязанность, чтобы ты знал, недоумок, потому что они оба съехали с катушек.

– Знаю, и мне жаль, ты, покоцанная, побитая жопа с ручкой.

– Зои, ты должна сосредоточиться, – велела мать.

– Я знаю, что он принимал лекарство от астмы, – сказал ее отец. – Превентивное. И что?

– Одним из побочных эффектов может быть депрессия, суицидальные мысли, – объяснила Хизер. – Я тебе сказала, что врач хочет прописать ему это лекарство, а ты спросил: «А побочные эффекты есть?», а я сказала… Я сказала «нет».

Сожаление исказило ее лицо десятком морщинок.

– Ты сказала «нет», – повторил отец.

– Я сказала «нет». – Глаза Хизер молили о прощении. – Я так виновата.

Перед Зои открылась бездна судьбоносности.

– Я даже не прочла описание, вложенное в упаковку, – добавила мать. – Я знала, доктор Чэн лучший из врачей, он не пропишет ничего, что может дать опасные побочные эффекты, я доверяла ему, поэтому и сказала: «Нет. Оно не опасно. Я проверяла». Но я солгала тебе, Наполеон, солгала.

Отец Зои моргнул.

Спустя какое-то время он неторопливо произнес:

– Я бы тоже ему поверил.

– Ты бы прочел описание. Ты бы тщательно исследовал его, вплоть до последнего слова, задавал бы мне вопросы, с ума бы меня сводил. Ведь я медик, но я даже не прочла его. Я считала в то время, что очень занята. Не помню, что мне казалось тогда таким уж важным занятием. – Мать потерла щеки ладонями, словно хотела уничтожить себя. – Я прочла описание месяцев через шесть после его смерти. Нашла в комоде.

– Ну что ж, дорогая, это ничего не изменило бы, – мрачно произнес отец. – Мы должны были контролировать его астму.

– Но если бы мы знали, что есть вероятность депрессии, мы наблюдали бы за ним. – Хизер отчаянно хотела, чтобы он в полную меру осознал ее вину. – Ты бы прочел, Наполеон, я знаю, ты бы прочел.

– Никаких признаков не было, – возразил отец. – Иногда нет никаких признаков. Абсолютно никаких. Он был абсолютно счастлив.

– Признаки были, – сказала Зои; родители посмотрели на нее; их лица напоминали лица клоунов в парке аттракционов: крутятся туда-сюда, разинув рты, и ждут, когда упадет мяч. – Я знала: его что-то гнетет.

Она помнила, как проходила мимо его спальни и отметила, что Зак лежит в кровати и не смотрит в свой телефон, не слушает музыку, не читает – просто лежит. Это было так не похоже на Зака. Зак никогда не лежал на кровати, просто глядя в потолок.