– Правда? – переспросил Бен. – Но это же супер!

Маша пошатнулась:

– Но вы никогда…

– Вы давали моей беременной жене наркотики! – возмутился Бен.

– Да, и я просто на вас ужасно зла за это, – добавила Джессика. – Я типа думаю, вы за это должны сесть в тюрьму, и очень надолго.

ХИЗЕР

Хизер проснулась, но глаз не открыла.

Она лежала на боку, на чем-то тонком и мягком, подсунув руки под голову.

Ее биологические часы говорили ей, что сейчас утро. Может быть, часов семь.

Действие наркотика прошло. Ее мозг был чист. Она находилась в комнате йоги и медитации «Транквиллум-хауса». Сегодня была годовщина смерти Зака.

По прошествии нескольких лет тошноты она выблевала свою тайну, и теперь ее слегка трясло, она испытывала странную пустоту, но при этом чувствовала себя лучше. Она чувствовала себя очищенной, а именно это, как ни забавно, и обещал «Транквиллум-хаус». Хизер придется написать им жизнеутверждающую благодарность: «Я чувствую себя гораздо лучше после пребывания в „Транквиллум-хаусе“! В особенности мне понравился совместный трип с мужем и дочерью».

Они, безусловно, немедленно покинут это место. Они не будут ни есть, ни пить ничего, что предложит им Маша. Они отправятся прямо в свои комнаты, соберут вещи, сядут в машину и уедут. Может быть, доедут до кафе в ближайшем городе и закажут большой завтрак в честь Зака.

Хизер хотела провести эту годовщину с семьей, в разговорах о Заке, а завтра как-то отметить двадцать первый день рождения их детей так, чтобы не отдавать этот день стыду и скорби или делать вид, что они забыли о дне рождения Зои. Наполеон давно говорил об этом: мы должны отделить Зака от того способа, которым он решил завершить жизнь. Одно воспоминание не должно затмевать остальные. Но она не слушала. Хизер почему-то думала, что его неудовлетворенность в тот день перечеркивала все остальное, что он сделал в жизни.

Она вдруг поняла, что Наполеон был прав. Сегодня они отметят годовщину смерти Зака, обратившись к лучшим воспоминаниям о его восемнадцатилетней жизни, и скорбь будет невыносимой. Но Хизер, как никто другой, знала: невыносимое можно вынести. В течение последних трех лет она оплакивала самоубийство Зака. Теперь наконец пришло время оплакать его утрату. Утрату красивого, глупого, умного, порывистого мальчика.

Она надеялась, что его сестра выдержит этот день. Прекратит врать о том, что они не были так уж близки с Заком. Сердце Хизер болело за нее. Девочка восхищалась братом. Им было уже по десять лет, когда они перестали забираться в кровати друг к другу по ночам, если им снились кошмары. Хизер придется снова и снова повторять Зои, что она ни в чем не виновата. Это она, Хизер, допустила ошибку. Она не заметила, как изменилось поведение сына, она виновата в том, что не убедила никого, включая и Зака, поискать причины его состояния.

И еще они сегодня найдут время, чтобы сообщить о методах этой сумасшедшей женщины в полицию.

Хизер открыла глаза и увидела, что лежит на коврике для йоги лицом к лицу со спящей дочерью. Зои все еще спала, ее веки вспархивали. Хизер лежала достаточно близко, чтобы чувствовать дыхание Зои на своем лице. Она приложила ладонь к щеке девушки.

ФРЭНСИС

Фрэнсис потянула наушники. Те зацепились за волосы, и ей пришлось распутывать их, все еще не открывая глаз.

Фрэнсис куда-то летела. Если она засыпала с наушниками, значит она куда-то летела в самолете.

Она слышала звуки стройки где-то вдалеке. Бурения. Отбойных молотков. Экскаватора. Что-то в таком роде. До нее доносился непрерывный механический шум. Газонокосилка? Сдуватель листвы? Она лежала на боку, одеяло было натянуто на плечи, и она пыталась вернуть себя в глубокий, блаженный сон. Но снова раздавался звук, неумолимо будивший ее, только не механический звук, а человеческий храп.

Неужели она напилась и легла в постель с кем-то незнакомым? Господи боже, нет, конечно! Она таких вещей сто лет как не делала. И никаких симптомов похмелья или стыда после сомнительного сексуального контакта. Мозг у нее был ясный, живой, словно ее пропылесосили.

Память в одно мгновение вернула ее к реальности.

Она была в комнате для йоги и медитаций «Транквиллум-хауса» и вчера выпила великолепный фруктовый коктейль с галлюциногеном, который вызвал у нее необыкновенно красивый, удивительно живой сон, продолжавшийся целую вечность, – сон о Джиллиан, об отце, о бывших мужьях, сон с множеством символов и визуальных метафор, объяснение которым ей не терпелось найти. Яо, иногда Далила, а иногда и Маша все время вторгались в прекрасный сон, задавали неприятные вопросы, пытались повернуть ее в какое-то определенное направление. Фрэнсис их игнорировала, ей все было очень интересно, а они только мешали. Фрэнсис почувствовала, что спустя некоторое время ее оставили в покое.

Она побывала в космическом пространстве.

Она была муравьем.

А еще бабочкой.

И она каталась с Джиллиан на санях по удивительному звездному небу, и еще, было что-то еще, гораздо большее.

Она словно в первый раз проснулась утром дома, в своей кровати, после долгого путешествия по разным экзотическим местам.

Фрэнсис открыла глаза в темноту и тут вспомнила про маску на глазах. Храп послышался громче. Она не почувствовала ни песка, ни тумана в глазах. Все цвета были свежими. Она видела сводчатый каменный потолок. Ряды горящих светильников.

Она села и огляделась.

Храп издавал Ларс. Он лежал на раскладушке рядом с ней, на спине. На глазах у него все еще оставалась маска, одеяло было натянуто до подбородка, рот широко раскрыт. С каждым всхрапыванием все его тело подергивалось. Узнать, что такой красивый мужчина издает настолько громкий, неприятный храп, было даже приятно. Это в некотором роде восстанавливало справедливость.

Фрэнсис высунула голую ногу из-под одеяла и легонько толкнула Ларса в бедро. Один из ее бывших, Генри, часто храпел. Как то раз, уже к концу их брака, он, стоя в трусах, посмотрел на свои ноги и смущенно сказал: «Не понимаю, почему у меня постоянно эти синяки на щиколотке. Как будто я постоянно на что-то натыкаюсь». На мою правую ногу, подумала Фрэнсис. Ее неотступно грызла совесть из-за этого, вплоть до самого последнего дня, когда они со скандалом делили столовые приборы.

Она оглядела комнату.

Тони (она не хотела называть его Улыбчивым) только что сел на раскладушке. Судя по тому, как он держался за голову, башка у него болела.

Кармел тоже сидела, пытаясь привести в порядок свои черные вьющиеся волосы, проводя по ним пятерней, а они продолжали торчать во все стороны.

Она встретилась глазами с Фрэнсис.

– Туалет? – произнесла она одними губами, хотя и бывала в этой комнате не реже, чем Фрэнсис.