На Рождество двор переехал в Петербург. В Золотом зале Зимнего дворца уже ждала традиционная ёлка.

Наступающий 1855 год нёс не только пессимистические прогнозы о Севастополе и о неизбежной войне с Австрией (Николай начал говорить о том, что готов защищаться «за Днепром, за Москвой, за Волгой»)[490]. Напряжённое ожидание чего-то неожиданного отразил в стихотворении «На новый, 1855-й год» Фёдор Тютчев:

«Давно обдуманный удар», предсказанный Тютчевым, 1855 год нанёс Российской империи.

Преданный летописец царствования Модест Корф написал в одной из книг: «Император Николай опочил от трудов своих смертью праведника». Самый старательный биограф Николая I, Николай Карлович Шильдер, написал рядом с этой фразой на полях своего экземпляра книги: «Отравился». «Окончательного решения этого вопроса мы не имеем и до сей поры», — признавался любитель исторических загадок Натан Эйдельман в 1984 году[491].

Любители тайн истории предпочитают «конспирологическую» версию, которую не жаловавший императора Николая народник Николай Васильевич Шелгунов передал так: «Рассказывают, что, позвав своего лейб-медика Мандта, Николай велел ему прописать порошок. Мандт исполнил, Николай принял. Но когда порошок начал действовать, Николай спросил противоядие. Мандт молча поклонился и развёл отрицательно руками…»

Слухи, начавшие распространяться сразу же после смерти императора, были записаны в дневник студентом Николаем Добролюбовым, через некоторое время «подтверждены» вольным лондонским «Колоколом» Герцена, а потом постепенно начали обрастать показаниями «очевидцев». Всё это позволило некоторым романтическим историкам счесть версию если не достоверной, то вероятной. Появились даже исследования, уверяющие в истинности истории об отравлении-самоубийстве.

Тем не менее при всей обыденности «официальной версии» (осложнение на лёгких после гриппа, перенесённого «на ногах»), именно она остаётся наиболее доказанной как документами, так и новейшими анализами историков медицины[492]. Слишком многие показания независимых свидетелей, в том числе не сговаривавшихся между собой авторов дневниковых записей, перевешивают немногочисленные и к тому же задним числом составленные «воспоминания» даже не свидетелей, а посредников, передающих свидетельства.

Впрочем, легенда об отравлении не отвергает того, что поначалу Николай заболел гриппом. «Официальная» версия долго — почти две недели — идёт бок о бок с «конспирологической». Всё начинается в конце января, на шумной свадьбе старшей дочери графа Клейнмихеля, Елизаветы. Николай — посажёный отец. Хоть и не пир среди чумы, но время эпидемии гриппа в России, в трудный военный год. Болеют военный министр Долгоруков, министр госимуществ Киселёв, автор известного «дневника цензора» Александр Васильевич Никитенко и знаменитая светская дама Александра Осиповна Смирнова-Россет… (А в Крыму страдает от «тифоида» хирург Пирогов, мается от разных напастей пока ещё командующий Меншиков)… Мороз, а император одет только в конногвардейский мундир с «лосиными панталонами и шёлковыми чулками». Немудрено простудиться или подхватить инфекцию: уже в ночь после свадьбы император почувствовал себя неуютно, но свалил всё на сбившиеся простыни и плохой сон… В понедельник 31 января император по традиции обедал с Павлом Дмитриевичем Киселёвым, оба кашляли и сморкались, и поэтому близких за стол не приглашали.

Уже на следующий день грипп усилился настолько, что Николай затворился у себя в кабинете и перестал выходить на прогулки. К субботе 5 февраля он чувствовал себя «совершенно нездоровым». Однако едва болезнь начала отпускать, Николай «изволил иметь выезд в Манеж, осматривать войско», навещал сестру Елену, проведывал болеющего военного министра… и так выезжал два дня подряд. Тщетно доктора пытались встать на пути императора.

— Ваше величество, в вашей армии нет ни одного медика, который позволил бы солдату выписаться из госпиталя в таком положении, в каком вы находитесь и при таком морозе в минус 23. Мой долг требует, чтобы вы не выходили из комнаты, — пытался уговаривать больного лейб-медик Филипп Яковлевич Карелль.

— Ты исполнил свой долг, позволь же и мне исполнить мой! — отвечал император.

Таков же был ответ и лейб-медику Мандту, который как доктор — требовал, как слуга — умолял государя не покидать дома. Но царь не мог не попрощаться с гвардейскими солдатами, уходящими на театр военных действий: «Как! Эти люди идут на смерть за меня, а я не пойду хоть увидеть их, сказать им хоть слово ободрения! Мой долг поехать туда, и я поеду, что бы со мной ни случилось!»[493]

В результате к 11 февраля у Николая начались такая лихорадка и слабость, что он не выходил даже к непременным церковным службам, ни к обедне, ни к литургии. А 12 февраля пришло известие о поражении русских войск при штурме Евпатории, на успех которого Николай так надеялся. Приближённые помнили, как император вздыхал: «Бедные мои солдаты», сетовал: «Сколько жизней пожертвовано даром», ночью «плакал, как ребёнок» и клал земные поклоны.

Именно с 12 февраля император «с докладом господ министров принимать не соизволил, но отсылал дела к его Высочеству государю цесаревичу». Знаковое письмо 15 февраля 1855 года об отставке неудачливого командующего в Крыму князя Меншикова написано уже будущим Александром II: «Государь, чувствуя себя не совершенно здоровым, приказал мне, любезный князь, отвечать Вам его именем… Государь высочайше увольняет Вас от командования Крымскою армиею»[494].

Двенадцатое февраля с трагическим известием о поражении под Евпаторией и разводит две версии.

«Конспирологи» приводят рассказ доктора Мандта (переданный, правда, через третьи руки):

«После получения депеши о поражении под Евпаторией вызвал меня к себе Николай I и заявил:

— Был ты мне всегда преданным, и потому хочу с тобою говорить доверительно — ход войны раскрыл ошибочность всей моей внешней политики, но я не имею ни сил, ни желания измениться и пойти иной дорогой, это противоречило бы моим убеждениям. Пусть мой сын после моей смерти совершит этот поворот. Ему это сделать будет легче, столковавшись с неприятелем.