Катулл нагнул голову Амандины, чтобы поцеловать в макушку, завернул в свое пальто, шарф, нахлобучил берет.

— Постой здесь. Хотя холодно…

— Я постою. Я пока поколю грецкие орехи для вас, а потом мы их поджарим. Хорошо?

— Договорились.

В течение последнего месяца Катулл часто отсутствовал. Несколько дней, иногда дольше. Он уезжал без предупреждения, возвращался так же неожиданно. Когда Амандина спрашивала Изольду, куда он пропадает, чем занимается, та отвечала: «Делает то, что должен делать». А когда Амандина спрашивала: «А что он должен?», экономка произносила только одно слово: «Война».

Изольда не рассказала девочке, что Доминик была арестована в Париже. И заключена в тюрьму де ла Санте. Ее злоключения начались в январе, и Катулл искал людей, которые сами или через связи могли помочь. Сила убеждения, взятки — он использовал любые возможности. Доминик обвинили в написании, издании и распространении листовок Сопротивления, и она действительно была в этом виновна. Ей грозила отправка в немецкий лагерь, где, голодая, она будет работать, пока хватит сил, а когда их не станет, ее милосердно пустят в расход.

Сегодня, несколько дней спустя после японского спектакля в Тихом океане, Катулл получил новости через группу Доминик, что ее отправляют в Германию. Восемьдесят человек из ла Санте и Шерше-Миди пошлют в немецкий трудовой лагерь под названием Крефельд. Они поедут сначала поездом, затем на грузовиках. Потом пешком. В среднем, процентов тридцать заключенных умирали от голода и побоев на последнем этапе пути.

Хотя его собственная подрывная деятельность была тщательно законспирирована, Катулл не избежал некоторых подозрений со стороны бошей по отношению к себе и Доминик, поэтому его присутствие в городе могло вызвать лишние вопросы и было нежелательно. Но Катулл ушел в Париж тем же вечером, чтобы добиваться свидания с дочерью. Он должен был бороться за ее спасение.

Если бы он успел добраться до Парижа, то был бы арестован. Он уже потом узнал, что был предан взятым под немецкий контроль членом своей собственной группы, который использовал историю, истинную историю тяжелого положения Доминик, чтобы выманить его. С помощью двойных агентов другая группа Сопротивления вмешалась, именно они сняли Катулла с поезда в Гар ду Норд, спасли от ареста и отправили подальше от опасности — ствол пистолета, спрятанного в бумажном мешке, упирался в спину — короткая перебежка через неосвещенный перрон, открытая дверь ожидающего фургона. Вечер 10 декабря 1941 года. Из Сопротивления один выход — смерть.

Позднее, когда Катулл в состоянии был осмыслить произошедшее и признал правоту тех, кто спас его, он думал об Амандине:

Я ведь не умер. И мадам Изольда жива…

Я знаю, но вы можете умереть завтра, и мадам Изольда может выйти на прогулку и не вернуться, потому что боши застрелили ее, она упала в канаву, и ее засыпали грязью. И где Доминик, где ваши сыновья? Где мать Соланж? И где я сама?

— Он, возможно, не вернется в течение очень долгого времени.

Амандина смотрела не на Изольду, а на то, как ее пальцы передвигали раскрошенные кусочки хлеба по белой вышитой салфетке. Прошло уже больше трех недель с тех пор, как Катулл ушел, и только этим утром Изольду навестила женщина, якобы желавшая купить сыр, которая сообщила, что отсутствие месье будет продолжительным, он чувствует себя достаточно хорошо, но она и мадемуазель не должны ожидать дальнейших известий. Изольде посоветовали закрыть дом и переселиться с Амандиной в ее деревенскую квартиру. Так будет надежнее. Теперь Изольда смотрела на девочку, бледное лицо ребенка окрасилось розовыми лучами низкого январского солнца, и, хотя больше всего ей хотелось прижать Амандину к груди, она проговорила:

— Это бесполезно, солнышко. Идет война. И нам еще везет. Ты знаешь лучше меня.

Никакого ответа. Куски хлеба переместились в новый узор.

— Вот то, что мы должны сделать. Пока ты будешь в школе, я начну накрывать мебель, упаковывать серебро и так далее. У рабочих в это время года много свободного времени, я попрошу их помочь. Потом мы вместе решим, что взять с собой, и переедем ко мне. Некоторые вещи я спрячу. Тогда мы будем готовы уйти на рю Лепик.

— Почему мы должны переезжать?

— Из практических соображений. Нам понадобится меньше дров, здесь мы рискуем замерзнуть. Безопасность. Если боши опять приедут на постой, то этот дом будет для них столь же привлекателен, как летом 1940 года. Если мы останемся здесь, то нас выгонят или, в худшем случае, реквизируют вместе с домом. На их усмотрение. Но моя маленькая квартира их точно не заинтересует. Но не имеет значения, понимаем мы с вами это или нет, хозяин ясно дал понять, что он хочет, чтобы мы сделали.

Один за другим Амандина окунала куски хлеба в чашку с теперь уже холодным молоком, делая пюре. Потом начала выскребать получившуюся кашу ложкой.

— А что с садом?

— На грядках только шесть кочанов капусты, и мы можем в любой момент прийти, чтобы снять их, когда понадобятся. Мы будем мыть окна один раз в месяц и убирать, если нужда возникнет. Весной, как всегда, будем работать в саду. Мы не бросаем дом, просто поживем пока в другом месте.

— Почему вы не хотите сказать мне, что он никогда не вернется?

— Потому что это не так. Ты же не думаешь, что я не скучаю без него? Все по кому-то скучают, Амандина. Каждый из нас. Съешь свой завтрак, убери со стола, и марш в школу.

Амандина уставилась на Изольду, потрясенная ее резким тоном.

Изольда добавила:

— Вот смотрю и думаю, интересно, не ввела ли мадам де Базен, с ее-то снобизмом, тебя в заблуждение. Приемы, платья и игра на фортепьяно не могут заставить войну исчезнуть.

— Я никогда так не думала.

— Между прочим, я прослежу, чтобы твое пианино поставили в маленькую гостиную, которую солнце нагревает каждое утро. Я заверну его в стеганые одеяла. Чтобы холод не повредил.

Амандина поднялась и подошла к Изольде, которая стояла, держась за спинку стула Катулла.

— Не смотрите на меня так, иначе я…

Изольда опустилась на стул, посадила Амандину на колени и обняла.

Зиму 1941/42 года Амандина и Изольда провели в мире и согласии.

Пока девочка находилась в школе, Изольда работала или в своей небольшой квартире, или в доме господина Катулла. Она доила коз, делала сыр. Кормила куриц и петуха, собирала яйца, ухаживала за кроликами. Выбирала время от времени одного из них на обмен или для готовки. Она выстаивала очереди за продуктами по карточкам, готовила, шила и, в цинковом ведерке, обернутом в красно-белый шарф, приносила суп, омлет или пирог с капустой Амандине на обед. Почти каждый ужин Изольда стояла над газовыми горелками, чтобы испечь нормандские блинчики, утешение ее детства. Традиционная гречневая крупа скоро заканчивалась, она делала их на любой муке, которую могла достать. Протерев кусочком сала — драгоценным, хранимым именно для таких случаев в течение многих недель — горячее дно сковородки, она вливала жидкое тесто из маленького синего молочника. Тонкий, кружевной, горячий блин она сворачивала, смазав козьим сыром или с начинкой из овощей. Иногда они ели их, присыпав щепоткой морской соли и сопровождая стаканчиком вина, и никогда не говорили друг другу, как им жаль, что другие не с ними.