Каждый день, когда она возвращалась из школы, Амандина брала с крюка у двери Изольды длинный плоский ключ темно-серого чугуна от дома Катулла и проходила сотню метров до него. Она бродила по комнатам, пытаясь уловить аромат дыма его трубки, поднималась наверх в спальни, гладила покрывала на кроватях, выглядывала в окна. Это был ежедневный обряд, заставлявший поверить, что дом жив, просто он ждет, когда все вернутся. Иногда она раскрывала свой небольшой спинет, снимала рукавицы, оставаясь в черных митенках, играла несколько гамм, часть этюда, затем закрывала крышку, клала на место стеганые одеяла, с трудом захлопывала входную дверь. На пути обратно на рю Лепик она останавливалась на мосту с высокими деревянными перилами, изогнутыми как горб верблюда. Встав там, где они с Катуллом имели обыкновение стоять, она смотрела вниз на воду и вверх на небо, вспоминая события дня.

Вечерами Изольда и Амандина сидели у печки, Амандина делала уроки или читала вслух, а Изольда — готовясь встречать хозяев — вязала из собственноручно спряденной шерсти свитера для Доминик и ее братьев. Они говорили о месье, как будто он был в соседней комнате.

Амандина по-прежнему посещала мадам де Базен по вторникам, когда та не отсутствовала. Они беседовали и пили чай, фортепиано часто оставалось закрытым под рубиновой шелковой шалью. Мадам изменилась, не так ярко блестели ее глаза, она похудела. Иногда их встречи переносились из-за участившихся визитов в Париж. Причины она не называла. И появлялись люди, возможно гости — призрачные как тени. Амандина понимала, что Констанция де Базен тоже участвует в тихой деятельности во имя Франции.

Однажды на столике перед диваном, где Амандине и Констанции нравилось сидеть, появился большой пакет, коробка, обернутая белой бумагой.

— Открой его, малышка, это то немногое, что я могу дать тебе, если я вообще чего-то могу. Ну, история длинная, а открыть стоит сейчас.

— Что это? Он настолько тяжелый…

— О, не будь так осторожна, рви бумагу, разворачивай, ах, мне не терпится увидеть…

— Как красиво. Это действительно мне…

— Конечно тебе. Надевай! Просовывай руки, так. Иди посмотрись в зеркало.

Констанция де Базен заказала для Амандины kontusz, маленькую точную копию многоцветных сюртуков, которые польские дворяне носили как знак принадлежности к землям, которыми владели. Этот походил на kontusz, который носил дедушка Амандины по материнской линии Антоний Чарторыйский. Тот самый, который приблизительно лет двадцать пять назад в охотничьем домике имения недалеко от Кракова убил свою любовницу-баронессу, сестру юного отца Амандины, Петра Друцкого, а потом выстрелил в себя. Мадам де Базен пожертвовала для kontusz Амандины фамильное покрывало, вышитое традиционными орнаментами мазурской области около Варшавы, места, где родилась мать Мадам. Зеленый и красный на черном, длина до колена, долгие рукава расходятся от локтя.

Амандина покрутилась перед зеркалом, пролетела по комнатам, вылетела через парадную дверь на веранду, позволяя ветру раздувать складки необычного костюма, смеясь от счастья, пока не увидела, что мадам вышла за ней и жестами пытается остановить ее. Девочка бросилась к Констанции и упала в ее объятия.

— Я угадала. Этот костюм для тебя.

— Он мне действительно нравится, вы правы, спасибо, но я не буду носить его, пока не вернется месье.

— Знаешь, носить его не обязательно. Я только хотела, чтобы у тебя он был. Возможно, я когда-нибудь расскажу тебе историю…

— Историю костюма?

Констанция де Базен смотрела на лицо Амандины, убирая локоны со лба девочки, любовалась глазами. Она радовалась, что в ее одиночестве возникла такая чистая красота. Она отдавала себе отчет, что ее одиночество не вызвано потерей и не испарится с новыми встречами. Оно всегда с ней, zal, но ничего не поделаешь. Особенно остро ты чувствуешь его, когда девочка улыбается.

— В том числе и историю, хотя это не только история, возможно, даже совсем не история, так, некоторые мысли, которыми я бы не отказалась поделиться с тобой. В один прекрасный день.

Прошел не один прекрасный день, а недели и месяцы. Они сложились в три долгих года, за которые боши так и не вернулись в деревню, не было и месье Катулла, а Констанция де Базен так и не рассказал Амандине свою историю.

Изольда и Амандина жили так же, как и в первую зиму после исчезновения месье Катулла, каждой весной они приходили, чтобы открыть дом, привести в порядок сад и помочь старикам, которые работали на полях. Они чистили и мыли, полировали мебель и стирали покрывала и занавески, оставляя их сушиться на солнце. Они никогда не прекращали говорить о месье, как будто он находился в соседней комнате или шел через луг к дороге, высокий, статный ангел, прорезающий сумрак светом.

Амандина каждый вечер ходила на мост, стояла скрестив руки на груди и шепотом разговаривала с Соланж. Потом назад на рю Лепик, готовить уроки, читать, помогать Изольде с ужином. После ужина, омовения и молитв, они наконец ложились, не забывая сказать друг другу — главное, что они живы, и они обязательно дождутся.

В один прекрасный майский день 1945 года, когда жизнь деревни взорвалась пришедшими новостями, когда кричали, смеялись и плакали все: старики, дети, молодые женщины и мужчины, а потом опять смеялись, и опять плакали, в этот прекрасный день война закончилась. Изольда и Амандина стали ждать Катулла, Доминик, Паскаля и Жиля, не так, как ждали все эти годы, пока бушевала война, и можно было сказать себе, что все изменится, когда она закончится. Но когда же они теперь дадут о себе знать?

Поезда прибывали из Парижа и из других частей страны все чаще, и возвращались мужчины, которые были мальчиками пять лет назад, когда они уходили на войну, возвращались к женщинам, которые тогда еще были девчонками. И было много счастливых встреч, был праздник.

Амандина и Изольда привели дом в порядок, расчистили сад, вымыли окна, постирали и погладили занавески и покрывала. Они ждали. Но в тот майский день, когда закончилась война, они прекратили говорить о месье.

В сентябре 1945 года во вторник утром Амандина открыла дверь из темной прихожей в кухню и нашла его сидящим на своем месте за столом, покрытым вышитой белой скатертью, на которую он крошил хлеб, и ел его, обмакивая в бокал с вином. Вытянутое тонкое лицо, в усах и бороде больше белого цвета, чем коричневого, он рассматривал ее, щурясь, как будто ослеп от слишком яркого света.

— Бонжур, месье.

— Доброе утро, Амандина.

Он встал, чтобы пожать ей руку, затем коснулся лица. Как многие из вернувшихся мужчин, которых доставили поезда, Катулл обнаружил перед собой молодую женщину, а не маленькую девочку из своих воспоминаний. Амандине исполнилось четырнадцать лет. В прелестном розовом платье, вьющемся вокруг стройных ног, она походила на изящный цветок на длинной ножке. Ее волосы, раньше падавшие свободными прядями, теперь были забраны от лица и заплетены в толстую черную косу до талии, высокие широкие скулы и иссиня-черные глаза, где он видел такие? Как у оленя.