Джим, перешагивая через лежащих на земле заключенных, добрался до мистера Макстеда и сел рядом. Он сунул ему в руки котелок с водой и принялся счищать с туфель налипший песок.

— Все в порядке, Джим?

— Война рано или поздно кончится, мистер Макстед.

— Так и будет, Джим. — Мистер Макстед на секунду ожил. — И мы сегодня же ночью будем в Шанхае.

— В Шанхае?… — Джим подумал: он, наверное, уже бредит и грезит о Шанхае, совсем как умирающие в лагерной больничке, которые в последнем горячечном бреду бормотали о том, как они вернутся в Лондон. — А разве нас не отправят вверх по реке?

— Сегодня уже точно не отправят… — И мистер Макстед указал на догорающий в темноте за длинным молом угольщик.

Джим стал смотреть, как из рубки и из палубных надстроек угольщика вырываются клубы подсвеченного снизу пламенем дыма: откуда угодно, только не из трубы. В машинном отсеке пламя, похоже, обосновалось всерьез, корма у корабля раскалилась и тускло мерцала красным, как угли в топке. На этом судне их должны были увезти вверх по реке, а потом убить где-нибудь в окрестностях Сучжоу. Джим почувствовал облегчение, но и разочарование — разом.

— А как насчет наших пайков, мистер Макстед?

— Ждут не дождутся нас в Шанхае. Как в старые добрые времена, Джим.

Джим сидел и смотрел, как мистер Макстед тихо клонится назад, в гущу человеческих тел. Он потратил последние силы на то, чтобы какое-то время сидеть прямо и убедить Джима, что все идет как надо, что кто-то по-прежнему за ними всеми присматривает — госпожа удача или тот неизвестный американский наводчик, который спас их от погрузки в угольные трюмы.

— Мистер Макстед, а вы хотите, чтобы война кончилась? Уже недолго осталось.

— Всего ничего. Думай о родителях, Джим. Считай, что она уже кончилась.

— Но, мистер Макстед, когда в таком случае начнется следующая?…

По железнодорожной насыпи шли японские солдаты, а за ними доктор Рэнсом и миссис Пирс. Капралы принялись перекрикиваться между собой, и голоса их гулко отдавались от железнодорожного полотна. Начался мелкий дождик, охранники у грузовиков накинули капюшоны. От разогретых за день рельсов пошел пар; заключенные поднялись на ноги, прижимая к себе детишек. Темноту прорезали десятки голосов, жены вцепились в мужей.

— Дигби… Дигби…

— Скотта…

— Джейк…

— Банти…

Женщина со спящим ребенком на плече ухватила было Джима за предплечье, но он оттолкнул ее руку и попытался поднять мистера Макстеда. Из-за темноты и маслянистой речной воды у них обоих кружились головы, и они, того и гляди, могли упасть, запнувшись о скользкие рельсы. Вслед за тремя грузовиками, заключенные ушли с насыпи и собрались на пристани у складских развалин. Около сотни человек остались на дамбе, окончательно выбившись из сил и смирившись с тем будущим, которое уготовили для них японцы. Они сидели под железнодорожной насыпью, а солдаты в курящихся паром капюшонах стояли и смотрели на них.

Как только колонна тронулась в путь, Джим понял, что примерно четверть тех, кто вышел сегодня утром из Лунхуа, отстали где-то по дороге. Они еще не успели дойти до ворот судоремонтного завода, как еще несколько человек повернули обратно. Престарелый шотландец из блока Е, отставной бухгалтер Шанхайской энергетической компании, с которым Джим часто играл в шахматы, вдруг сделал шаг в сторону. Как будто забыв, где был и чем занимался всю войну, он пересек мощенный булыжником двор, а потом пошел сквозь дождь обратно к дамбе.

Через час после наступления темноты они добрались до футбольного стадиона на западной окраине Наньдао. Это железобетонное сооружение было выстроено по приказу мадам Чан Кайши, в надежде, что Китай станет страной-организатором Олимпийских игр 1940 года. В 1937 году сюда пришли японцы, и стадион стал ставкой военного командования, управлявшего зоной к югу от Шанхая.

Колонна заключенных прошла по тихой парковке. Десятки бомбовых воронок разворотили макадамовое покрытие, но белые полосы разметки по-прежнему вели куда-то в темноту. На парковке аккуратными рядами стояла поврежденная военная техника — изувеченные шрапнельными осколками грузовики и бензовозы, лишенные гусениц танки и бронированные тягачи-транспортеры, каждый из которых волок за собой по два артиллерийских орудия. Джим смотрел на будто оспой изъеденный фасад стадиона. Осколки сбили целые пласты белой штукатурки, и из-под них появились прежние китайские иероглифы, провозглашающие великую мощь гоминьдана: пугающие лозунги, которые висели во тьме, как рекламные неоновые надписи над довоенными шанхайскими кинотеатрами.

Через бетонный туннель они вышли на темную арену. Своими полукруглыми трибунами она тут же напомнила Джиму шанхайский фильтрационный центр, вот только конец войны умножил тамошние опасности в сотню раз. Японские солдаты встали цепью по всему периметру беговой дорожки. Дождь капал у них с капюшонов, вспыхивал живыми капельками света на штыках и затворах винтовок. Первые заключенные уже начали садиться прямо на мокрую траву. Мистер Макстед рухнул Джиму под ноги, как будто выпряженный из-под ярма. Джим клубочком свернулся рядом с ним, время от времени поднимая руку, чтобы отогнать налетевших вслед за ними на стадион москитов.

Из туннеля выехали три грузовика и остановились на гаревой дорожке. Доктор Рэнсом пробрался между больными и перелез через задний борт. Из кабины второго грузовика, оставив мужа и сына сидеть рядом с японцем-водителем, вышла миссис Пирс. Сквозь дождь Джим слышал, как доктор Рэнсом препирается с японцами. Жандармский старший сержант молча и безо всякого выражения на лице слушал его из-под капюшона, потом закурил сигарету пошел к трибунам и сел в первом ряду, как будто вознамерившись посмотреть специально для него устроенное среди ночи акробатическое шоу.

Джим обрадовался, когда миссис Пирс вернулась в кабину грузовика. Жалобные интонации доктора Рэнсома, те самые, которыми он пользовал Джима, выговаривая ему за игры на кладбище, были совершенно неуместны на стадионе Наньдао. Буквально через несколько минут после прибытия, над футбольным полем, занятым двенадцатью сотнями заключенных, воцарилась полная тишина. Люди скорчились на земле, потеснее прижавшись друг к другу, а с трибун на них смотрели часовые. Доктор Рэнсом бродил среди детей и женщин, по-прежнему пытаясь играть ту роль, к которой привык в Лунхуа. Джим лежал и ждал, когда же он споткнется — и он таки споткнулся, вызвав вспышку раздражения у кучки лежавших рядом мужчин.

Над стадионом шел дождь; Джим лег на спину и подставил теплым каплям лицо, они бежали по щекам и согревали кожу. Несмотря на дождь, над заключенными кружили тучи мух. Джим смахнул их с лица мистера Макстеда и попытался обтереть кожу дождевой водой, но мухи тут же собрались снова, пытаясь добраться до изъеденных язвочками десен.

Джим смотрел на едва заметные облачка пара, вырывающиеся изо рта у мистера Макстеда. Он прикидывал, что еще он может сделать для этого человека, и жалел о том, что выбросил ящик. Отправить коробку вниз по течению — это был жест сентиментальный и бессмысленный, первый взрослый поступок в его жизни. Он мог бы поменять свое имущество на что-нибудь съестное для мистера Макстеда. Среди японских солдат попадались католики, которые ходили к мессе. Одному из этих, в промокших насквозь капюшонах, охранников вполне мог пригодиться учебник Кеннеди, а может быть, Джиму даже удалось бы договориться об уроках латинского языка…