– Пошли! – приказал Тайт, отступив от порога.

– Отступай, сестра! – скомандовала старшая целестинка Женевьеве.

Индрик меж тем занесла живую ношу в просвет, и за ней последовала Харуки.

Развернувшись, Женевьева ринулась к вратам. За ней заковыляла ватага горящих мутантов, но соратницы сестры проредили толпу болтерным огнем. Камилла в такт пальбе выкрикивала бичующие псалмы ненависти.

– Все внутрь! – гаркнула Чиноа, как только Женевьева перескочила порог. Камилла шагнула следом, но Гиад продолжала стрелять. – Сестра Асената, медлить нельзя!

Аокихара тоже вошла в здание.

– Асената! – настойчиво позвал Иона. – Надо уходить.

– Я не могу войти, – произнесла она, содрогаясь от касаний отравленного света. Даже окна схолы не обрушивали на людей ничего столь же кошмарного. – Не должна.

«Я видел тебя там, сестра… Иногда, – предупреждал ее Афанасий. – Но ты была… другой».

Гиад посмотрела на далекую вершину Перигелия, где сияло сквозь тучи сакральное пламя. Туда, где заканчивался ее сон и ждало избавление, не только для сестры, но и для всего осажденного демонами мира.

– Мне нужно вернуться, Иона.

– Ты не прорвешься! – предупредил он, загоняя в болт-пистолет полный магазин.

Новые чудовища уже карабкались вверх по ступеням через груды дымящихся трупов сородичей.

– Я, может, и нет, но другая справится, – возразила госпитальер, убрав оружие в кобуру. – Здесь наши пути расходятся.

– Асената…

Резко обернувшись, она ударила Тайта ладонями в грудь и втолкнула в двери. Стоило ему неуклюже переступить порог, как серебряные ворота захлопнулись, будто створки капкана.

– Желаю тебе обрести искупление, друг мой, – прошептала Гиад и обернулась к бездушному воинству.

На одном из существ она заметила клочья синей полевой формы и серебристые бронепластины. В повисшей руке монстр держал плазменный пистолет – очевидно, тварь забыла, для чего нужно оружие, но инстинктивно сохраняла его.

«Что ты наделала?» – взвыла Милосердие.

– Я вручаю тебе то, что ты хотела, сестра, – сказала Асената.

Закрыв глаза, она уступила власть своей двойняшке.

Измученный Умелец просочился обратно в бытие через рану на коже мира. В тот миг он из идеальной абстракции превратился в обычный конкретный пример – всего лишь выражение одной вероятности из беспредельного множества. Впрочем, появление внутри пузыря самообмана, который смертные называли Материумом, неизбежно влекло за собой ограничения. Дело в том, что царство это представляло собой жалкое отражение куда более глубинной реальности, а его «законы природы» подкреплялись убеждениями неисчислимых верующих в собственное невежество. Материя, управлявшие ею силы и даже объективное время были иллюзией, что отгораживала души бренных созданий от творений бесконечности – и, в свою очередь, сдерживала их, когда они ступали среди людей.

Хотя Воплощение понимало все это на инстинктивном уровне, подобные рассуждения утратили смысл в момент его возникновения. Значение имели только цель, заложенная в текущую парадигму его бытия, и сущность плотского носителя, из души-семени которого расцвел аватар, поскольку вместе они составляли сплав предвечного с преходящим.

На сей раз Измученный Умелец воплотился в женщине, обладающей невероятными целеустремленностью и интеллектом. Она прожила гораздо дольше отведенного ей срока, поддерживая свое тело хитроумными изобретениями, где механизмы сочетались с плотью и верой. Отвергать смерть ее вынуждали не страх или самолюбие, но важность ее великой работы. Это желание не сгинуло до сих пор – больше того, оно возвысилось и сфокусировалось в отточенную истину, пока Воплощение вело носителя по Пути Мух.

– Палатина Бхатори! – с огромным удивлением воскликнула какая-то женщина позади аватара. – Простите нас, мы не видели, как вы вошли.

– Теперь я с вами, – ответила женщина-Умелец. – Больше ничего не имеет значения.

Она стояла за увенчанным свечами алтарем, повернувшись спиной к пастве. Над ней нависала мраморная статуя Кровоточащего Ангела на фоне аквилы, наделявшей изваяние символическими крыльями. Хотя при жизни Акаиси Бхатори почитала именно этот аватар, Умелец понимал, что суть его носительницы заключается не в лечении, а в сотворении – пусть и сотворении плоти.

– С вами все хорошо, палатина? – неуверенно спросили откуда-то сзади. – Ваш голос…

– Я полностью в себе, сестра Люсетта, – отозвалась женщина-Умелец. Она, не оборачиваясь, узнала говорящую, точно так же, как распознавала любую душу в Сакрасте.

– После отключения питания мы пришли сюда, чтобы помолиться за дух генераториума, – сказала Люсетта. – И воззвать к Императору о даровании Его защиты от бури.

Часовня таилась в центре третьего этажа, в символическом сердце госпиталя, но симфония ветра и грома доносилась даже сюда.

– Море Душ вздымается, дабы утопить небо.

– Простите, госпожа, я не понимаю.

– Но ты поймешь, Люсетта Вестрана. Вы все поймете.

Измученный Умелец повернулся лицом к пастве. На Воплощение уставились пятнадцать сестер в апостольниках, и глаза их округлились, стоило им разглядеть рану в туловище Бхатори и мух, обильным потоком вылетающих из раззявленного рта. Как только паразиты свились в темный нимб, который непрерывно расширялся, аватар разогнул и вытянул верхние конечности. Там, где раньше были две руки, затем – недолго – всего одна, теперь находились шесть, и каждая сжимала тот или иной хирургический инструмент.

– Итак, сестры мои, пришло для вас время обрести святость.

Лейтенант Райсс вновь обошел палату абордажников, проверяя, не упустил ли он чего-нибудь. Рассматривая длинное помещение, уставленное кроватями, с тактической точки зрения он видел единственный положительный момент: им придется оборонять только один вход. Все бойцы, способные держать кинжал, собрались за баррикадой из коек и столов, которую воздвигли напротив дверей на петлях. Здесь засели восемь гвардейцев, включая Райсса. Их должно хватить.

«Для боя с кем?» – спросил себя лейтенант, остановившись напротив дверей. Он уже решил, что не станет перегораживать или даже закрывать их. Створки не задержат противника надолго, поэтому лучше иметь хороший обзор вестибюля за ними. Кроме того, снаружи еще находилось отделение Варни, и комиссар обещал скоро вернуться с оружием. Райссу станет намного приятнее на душе, когда его парням выдадут пушки, даже если в Сакрасте не отыщется ничего лучше гребаных «фонариков».

«Посмешище, а не оружие», – рассудил офицер, изучая лазпистолет, переданный ему Лемаршем. Световой луч даже не поцарапал бы кое-каких тварей из тех, с которыми лейтенант сталкивался в пустоте, но больше всего ему не хватало брони. Без герметичного панциря модели «Экзордио» любой абордажник чувствовал себя голым. Необходимость прочной связи с доспехом вбивали в каждого новобранца полка во время подготовки, причем настолько крепко, что отдельные бойцы давали броне имена и спали в ней. Трон Святый, да Гёрка даже разговаривал со своим комплектом!