Маймонид осторожно ступал по песчаным берегам Акры, стараясь не набрать в кожаные сандалии серого прибрежного ила, но все его попытки претерпели неудачу. В молодости он и внимания не обратил бы, если бы мелкая галька натерла ему ноги. Но в преклонном возрасте даже такое незначительное раздражение вызывало воспаление его дряблых мышц.

Морщась от нарастающего раздражения, раввин взглянул на Уильяма, непринужденно шагавшего рядом с ним. Ба! Однажды юноша узнает, насколько драгоценен в жизни повседневный уют, если с годами удобств становится все меньше и меньше. Разумеется, при условии, что воин проживет достаточно долго, чтобы испытать разрушительную силу старости.

Маймонид почувствовал сожаление при мысли о том, что молодой человек погибнет, — а его ли это удел? Перед внутренним взором раввина предстала печальная картина: красивый рыцарь лежит на залитом кровью поле боя, его сетчатая кольчуга разрублена беспощадным ударом ятагана. Подобный конец ожидает каждого, кто посвятил свою жизнь служению богу войны, и обычно Маймонид не испытывал сострадания (даже как врач) к тем, чья миссия заключалась в том, чтобы убивать и быть убитым.

Но за несколько дней раввин хорошо узнал этого молодого человека и понял, что он совсем не похож на вражеского воина, каким его обычно представляют. Уильям не был ни жесток, ни высокомерен в отличие от большинства франков, с которыми, к огромному огорчению, Маймониду пришлось встретиться в лагере варваров. Этот рыцарь был совершенно другим по своей натуре — учтивым, добрым и справедливым, но при этом Маймонид собственными глазами видел — еще в их первый день в Акре, — насколько опасно гневить Уильяма. Рыцарь оказался начитанным человеком, он цитировал Библию и высказывания некоторых классических греческих философов. Это было удивительно вдвойне, учитывая, что большинство франков с трудом грамотно разговаривали, еще меньше — умели писать и читать.

В Уильяме раввин увидел луч надежды для христианского мира. Если людям, которые ценят знания и мир между племенами Адама больше, чем завоевания и власть, будет позволено свободно излагать свои мысли, дабы тронуть сердца собратьев словом, то у Европы есть шанс на будущее. Но Маймонид сомневался. Золотая эра Запада канула в Лету, и маловероятно, что такие, как Сократ и Аристотель, вновь родятся в этих темных отсталых странах.

Маймонид едва не упал, потому что его нога наткнулась на острый камень, слишком большой, чтобы проникнуть в крошечные прорези его сандалий. Уильям схватил старика за руку, помогая ему удержать равновесие. Маймонид благодарно улыбнулся, рыцарь кивнул в ответ. Они едва перебросились парой слов во время этого похода на берег, где в самом разгаре было вечернее пиршество. Мириам с Маймонидом не разрешалось трапезничать с крестоносцами, что полностью устраивало иудеев; им приносили еду в едва освещенную — и строго охраняемую — палатку, где хранился провиант. Сейчас эта палатка служила временным пристанищем евреев в лагере неверных. Но сегодня, скорее всего, их последний вечер в компании франков, и поэтому Уильям галантно предложил старику прогуляться, побыть подальше от тесной каморки и пронзительных взглядов стражей Конрада.

Легкий морской ветерок холодил и ласкал морщинистые щеки старика, соленый воздух, словно нежный любовник, трепал его курчавую бороду. Здесь, на берегу, под шум прибоя, эхом отдающегося в ушах, раввин чувствовал себя покойно. Что, разумеется, было лишь иллюзией. Маймониду удалось спасти жизнь вражеского короля, но он подозревал, что Ричард ответит за добро кровью и мечом. Было ясно, что молодой король рассматривает полное уничтожение своих врагов как единственный способ смыть с себя бесчестие за спасение собственной жизни. Такова Цена ущемленной гордыни, и это совсем не удивительно. Гордыня — первейший грех, родившийся еще до появления человека, когда Люцифер отказался признать господство Всевышнего.

За гордыню Адама изгнали на грешную землю, наполненную мучительной скорбью и пугающей красотой. Гордыня — это человеческая сущность, текущая в людских жилах; она гуще и горячее самой крови.

Маймонид остановился, увидев впереди стражника, которого Уильям приставил охранять Мириам. Солдат с каштановой бородой раздраженно вышагивал взад-вперед перед трепещущей на ветру черной палаткой, которая, насколько знал раввин, служила уборной. Его племянница до сих пор не выходила? Он почувствовал, как сердце тревожно защемило. Может, Мириам заболела, подхватив одну из многочисленных болезней, которые, словно армия голодной саранчи, распространялись по грязному лагерю?

Уильям тоже увидел стражника и поспешил к нему. Однако страж не заметил ни раввина, ни рыцаря и подошел к занавеске, которая обеспечивала уединение, с явным намерением отбросить ее в сторону, чтобы выяснить причину длительного отсутствия девушки.

— У тебя было достаточно времени, еврейка! — выкрикнул страж, когда приблизился к самодельной ширме. Маймонид почувствовал, как в его душе вспыхнули гнев и стыд. Старик не желал видеть, как этот вонючий мужлан унижает его племянницу, но он был не в силах вмешиваться.

Да в этом и не было нужды. Уильям подлетел к стражу и крепко схватил его за руку.

— Что ты намерен сделать? — холодно поинтересовался он, и Маймонид почувствовал, как у него по коже побежали мурашки. Этот же тон старик слышал в ночь, когда Уильям отправил на тот свет невезучих стражей у королевского шатра.

Угроза в голосе рыцаря возымела действие и на солдата.

— Мой господин, еврейка там уже давно, — явно испугавшись, ответил он. Его голос дрожал. — Я боялся, что она замышляет недоброе…

Уильям резко, так что Маймонид не успел и глазом моргнуть, правой рукой, на которой все еще находилась латная перчатка, сильно ударил солдата по лицу.

— Пока сидит на корточках над дыркой? Ты отвратителен.

У стража из уголка губы сочилась кровь, но он даже не пытался защититься от второго удара.

— Мой господин…

Уильям схватил испуганного солдата за грязный малиновый плащ.

— Еще слово — и я заставлю тебя испражняться прилюдно, на глазах у целой армии. А теперь убирайся!

Смущенный страж низко поклонился Уильяму. Он настолько был сбит с толку происходящим, что даже отвесил поклон Маймониду, забыв, что перед ним безбожник и враг. Потом он молча поспешил туда, где горели костры и лились песни, где его ждали более понимающие товарищи.

Уильям, наблюдая за тем, как он уходит, покачал головой, а потом повернулся к стоящему рядом с ним старику.

— Прошу прощения, ребе, — мягко извинился он. — Мне стыдно называть таких людей христианами.

Маймонид взглянул в серые глаза молодого человека — разгневанные, не по возрасту серьезные, выражающие силу характера. Он решил, что настало время разгадать загадку, которая тяжелым грузом легла на его сердце в тот момент, когда он увидел в Уильяме скорее друга, нежели врага. Возможно, здесь, на пустынном берегу, вдалеке от его собратьев-франков, рыцарь ответит честно.