— Не сочти за дерзость, но позволь задать тебе личный вопрос, сэр Уильям.

Казалось, подобная прелюдия напугала рыцаря. Он долго вглядывался в добродушное лицо раввина, прежде чем продолжить разговор.

— Ты спас жизнь моему королю, — сказал Уильям. — Спрашивай, и я обязательно дам тебе ответ.

Маймонид собрался с духом. Понимая, что он, вероятно, заходит слишком далеко, раввин тем не менее чувствовал, что между ними установилось достаточно прочное взаимопонимание, позволяющее коснуться запретной темы. По крайней мере, старик на это надеялся.

— Ты — благородный человек. Зачем ты участвуешь в этой войне?

Конечно, это был простой вопрос, однако Маймонид знал, что ответить на него очень трудно, если только рыцарь не решит отделаться общими фразами.

Уильям стоял с гордо поднятой головой, его длинные каштановые волосы величественно развевались на вечернем ветру. В тусклом свете звезд и полумесяца он был похож на одного из языческих греческих богов — красивого и в то же время печального. А затем он резко опустил плечи, как будто согнулся под тяжестью груза, давно лежавшего на его плечах. Подобно смиренному атланту из древних сказаний сэр Уильям Тюдор явно был рад избавиться от давящего на него бремени.

— Я могу говорить откровенно? Как с человеком чести?

Маймонид кивнул.

— Война неизбежна, — ответил Уильям голосом, в котором звучала скорбь. — Но моя обязанность — удостовериться, что мой народ остается верен лучшим учениям Христа, даже среди крови и смерти.

Раввин понимающе посмотрел на рыцаря. Он слышал, как султан наставлял свои войска, требуя от них строго следовать законам шариата вне поля сражения. Коран запрещает убивать мирных жителей, женщин, детей, стариков. Он запрещает рубить деревья и отравлять колодцы. В ту минуту, когда враг произносит шахаду[62] — декларирует веру ислама: «Ла илаха ил-аллах, Мухаммадун Расул-Аллах» («Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк его»), — он становится мусульманином и убивать его запрещено. На деле же эти законы в пылу сражения часто забывались, но раввин по достоинству оценил, что в мире еще остались люди, стремящиеся обуздать омерзительную резню какими-то моральными принципами. К несчастью, без этих законов не обойтись.

— Меня печалит то, что во имя Всевышнего принесено очень много смертей, — сказал Маймонид.

Глаза Уильяма вспыхнули, и на мгновение раввину показалось, что он обиделся. Но во взгляде рыцаря, похоже, скорее пылала страстная вера, нежели злость.

— Дело не в Христе и не в Аллахе, — пояснил он, повысив голос, как будто раскрывал мучительную правду морскому ветру, чтобы тот разнес ее на все четыре стороны света. — Дело в деньгах и власти. В цивилизации, некогда являвшейся центром мира, а сейчас опустившейся до униженного и обедневшего болота.

Маймонида поразила проницательность молодого рыцаря. Он никогда не думал, что франк, каким бы образованным и вдумчивым он ни был, признается самому себе в позорной правде, стоящей за конфликтом, который люди прикрывают священным именем Христа. И почувствовал к Уильяму сострадание. Насколько, должно быть, трудно знать ужасную правду и, будучи связанным узами чести, приближаться к губительному концу.

— Наверное, вам, сыновьям римлян, тяжело наблюдать, как миром правят погонщики верблюдов? — сочувственно произнес раввин. Он действительно понимал чувства Уильяма. Несмотря на то что Маймонид всю свою жизнь прожил среди арабов и был вхож в самые высшие круги мусульманской верхушки, он всегда оставался чужаком. Он — еврей, живущий в Иерусалиме в гостях у другого народа, а не как родной сын, вернувшийся возвести шатер в священных рощах отца своего Авраама. Дивясь торжеству мусульманской мощи, глядя на величественный Львиный дворик в Кордове, на возвышающиеся минареты в Каире или на сверкающую золотом мечеть «Купол скалы», возведенную на месте иудейского храма, Маймонид всегда помнил о своем положении придворного иностранца в мире, где правят люди из другого племени. О положении человека иного вероисповедания.

Живя в постоянной тени Пророка, раввин был вынужден признать, что дни былой иудейской мощи и власти канули в Лету. Однажды его народ уже правил этой землей, где он стоял сейчас, — от самого изумрудного моря до сверкающих вод реки Иордан, и даже дальше. Царство Давида и Соломона, будучи блестящим воплощением мощи и славы в древнем мире, было готово соперничать с величайшими персидскими шахами и египетскими фараонами. Но это навсегда осталось в прошлом. Его народ будет до скончания времен скитаться по земле подобно одинокому страннику. Его будут притеснять на христианском западе и презирать, но все же угрюмо терпеть на исламских землях.

Да, Маймонид понимал, каково жить во власти потерянного времени, времени побед и величия. И, несмотря на свою ненависть к франкам, он осознавал, что эта ужасная война развязана из-за унижения и чувства утраты. Гордыня гуще и горячее крови. И в его венах тоже.

— Возможно, наступят времена, когда запад вернет себе былую мощь, а арабы будут сражаться за то, чтобы возродить былую славу, — бесхитростно заявил Уильям, словно ребенок, страстно желающий получить подарок на праздник и в глубине души знающий, что его родители настолько бедны, что вряд ли могут позволить себе подобное расточительство.

Маймонид улыбнулся. Да, Уильям, хотя и мудр не по годам, все-таки еще мальчишка.

— Мечтать не вредно, друг мой. Мечтать не вредно, — задумчиво произнес старик. Эра христиан близится к концу, так же как и величие евреев. Пожар ислама вспыхнул в арабской пустыне подобно песчаной буре, которая сметает все на своем пути. Уже больше шести сотен лет не остановить потомков Измаила, и до сих пор не заметны признаки того, что они теряют свою поразительную мощь в завоеваниях и распространении. Даже сейчас, пережив вторжение франков в самое сердце своей территории, они в конечном счете одержат победу. Но какой ценой! В этом. Маймонид не сомневался. Всевышний обещал Измаилу, что его народ станет великой нацией наряду с его собратьями по крови — избранниками Божьими, а Он никогда не нарушал обещания, данного сынам Авраама.

Размышления Маймонида прервало появление из недр уборной Мириам. Она удивленно воззрилась на мужчин, но выдавила робкую улыбку.

— Вот ты где! — воскликнул раввин. — Я уже начал волноваться.

Он окинул племянницу пристальным взглядом и встревожился. Она вся вспотела и запыхалась. Может, девушка на самом деле подцепила «лагерный» тиф? Нужно отвести ее в шатер и внимательно осмотреть.

Мириам засмеялась необычно высоким, деланным смехом.

— Просто немного пронесло, дядюшка, — веселилась она, не замечая смущения старика. Необходимо все-таки научить девчонку, чего не следует говорить в присутствии мужчин.

Но Уильям ответил ей улыбкой и чинно поклонился в пояс, словно приветствуя королеву, а не легкомысленную девушку с манерами конюха-бедуина.