И что же он такое, человек? Земля он…
щепоть, и к праху его возвращение,
но Ты вразумил его чудесами, подобными этим, и тайне
и[стины] (?)
Ты научил его. А я – прах и пыль!
Что я задумаю, если Ты не захотел, и что я помыслю без
Твоего изволения?
Кем удержусь, если Ты не поддержишь меня,
и как запнусь, если Ты не замыслил (этого) для меня?
Что скажу, если Ты не откроешь мой рот, и как отвечу, если
Ты не вразумил меня? Ведь
Ты – вождь Божественных и царь достославных,
и господин всякому духу, и владыка всякому творению,
И без Тебя ничто не содеется, и не познается без Твоей воли.
И нет помимо Тебя!
И нет общего с Тобою в силе, и нет супротив Твоей славы,
и Твоему величию нет цены.
И кто во всех Твоих великих чудесах, кто может устоять пред
Твоей славой? И что же он, возвращающийся к праху своему, чтобы
удерживать [силу]?
Лишь для славы Твоей Ты сделал все это!
Благословен Ты, Господи Боже милосердный!
Трансцендентность, всемогущество, справедливость и добродетель Бога; хрупкость человека и природы: вот главные темы израильской веры; они же последовательно отражаются и в литературе.
Еще одно заметное произведение еврейской лирики – плач Иеремии, образец известного литературного жанра, широко распространенного, как нам известно, на Древнем Востоке. Говоря о шумерах, мы обсуждали плач богини Нингаль над руинами города Ура. Теперь процитируем еврейский плач над павшим Иерусалимом:
Как одиноко сидит город, некогда многолюдный!
Он стал как вдова; великий между народами, князь
над областями сделался данником.
Горько плачет он ночью, и слезы его на ланитах его.
Нет у него утешителя из всех, любивших его;
все друзья его изменили ему, сделались врагами ему.
Иуда переселился по причине бедствия и тяжкого
рабства, поселился среди язычников, и не нашел
покоя; все, преследовавшие его, настигли его
в тесных местах.
Пути Сиона сетуют, потому что нет идущих на праздник;
все ворота его опустели; священники его вздыхают,
девицы его печальны, горько и ему самому.
Враги его стали во главе, неприятели его благоденствуют,
потому что Господь наслал на него горе за множество
беззаконий его.
Последние стихи особенно характерны. В традиционный литературный жанр автор их привнес собственное понимание истории: катастрофа произошла из-за беззаконий народа, а враг был лишь инструментом Божественного очищения.
Одно из лирических произведений, на первый взгляд вполне светское по содержанию, было интерпретировано аллегорически в религиозном смысле и включено в канон Священного Писания (здесь уместно вспомнить шумерский гимн царю Шу-Сину, наш первый пример любовной песни, которую следует воспринимать аллегорически). Песнь песней очень тонко описывает любовь юных пастуха и пастушки. Пастушка говорит:
Голос возлюбленного моего!
Вот он идет, скачет по горам, прыгает по холмам.
Друг мой похож на серну или на молодого оленя.
Вот он стоит у нас за стеною, заглядывает в окно, мелькает
сквозь решетку. Возлюбленный мой начал говорить мне:
встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!
Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал;
цветы показались на земле; время пения настало,
и голос горлицы слышен в стране нашей;
смоковницы распустили свои почки,
и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние.
Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!
Можно увидеть в этих стихах живые и очень точно подмеченные картины природы и вспомнить сцены из египетских любовных песен. Не менее примечательны здесь и наблюдения человеческого характера. Вот описание возлюбленного пастушка:
Возлюбленный мой бел и румян,
лучше десяти тысяч других:
голова его – чистое золото;
кудри его волнистые, черные, как ворон;
глаза его – как голуби при потоках вод,
купающиеся в молоке, сидящие в довольстве;
щеки его – цветник ароматный, гряды благовонных растений;
губы его – лилии, источают текучую мирру;
руки его – золотые кругляки, усаженные топазами;
живот его – как изваяние из слоновой кости, обложенное сапфирами;
голени его – мраморные столбы, поставленные на золотых подножиях;
вид его подобен Ливану, величествен, как кедры;
уста его – сладость, и весь он – любезность.
Вот кто возлюбленный мой, и вот кто друг мой, дщери
Иерусалимские!
Вот еще одно достойное описание природы:
Приди, возлюбленный мой, выйдем в поле, побудем в селах; поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустилась ли виноградная лоза, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблоки; там я окажу ласки мои тебе. Мандрагоры уже пустили благовоние, и у дверей наших всякие превосходные плоды, новые и старые: это сберегла я для тебя, мой возлюбленный!
Песнь песней очень поэтична в своей откровенной живости и отсутствии сковывающих условностей. Ее поэзия – вне времени и пространства, в которых она была создана; подобно некоторым произведениям назидательной литературы, она выходит за пределы жесткого единства мысли, характерного для древнееврейской литературы.
Назидательная литература в Израильском царстве процветала; многочисленные произведения этого жанра более чем достойны стоять рядом с аналогичными текстами других восточных народов и тесно связаны с ними по настроению и темам. Мы начнем с книги Притчей Соломоновых в Ветхом Завете. Выберем несколько:
Что уксус для зубов и дым для глаз, то ленивый для
посылающих его.
Иной выдает себя за богатого, а у него ничего нет; другой
выдает себя за бедного, а у него богатства много.
Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит,
тот с детства наказывает его.
Лучше немногое при страхе Господнем, нежели большое
сокровище, и при нем тревога.
Лучше блюдо зелени, и при нем любовь, нежели
откормленный бык, и при нем ненависть.
Долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собою лучше
завоевателя города.
И глупец, когда молчит, может показаться мудрым,
и затворяющий уста свои – благоразумным.
Ленивец зимою не пашет: поищет летом – и нет ничего.
Лучше жить в углу на кровле, нежели со сварливою женою
в пространном доме.
Вот четыре малых на земле, но они мудрее мудрых:
муравьи – народ не сильный, но летом заготовляют пищу свою;
горные мыши – народ слабый, но ставят домы свои на скале;
у саранчи нет царя, но выступает вся она стройно;
паук лапками цепляется, но бывает в царских чертогах.
Среди притчей есть группа (гл. XXII, 17 – гл. XXIV, 22) настолько похожая по концепции и воплощению на поучительные высказывания Аменемопета (Египет), что мы вынуждены заключить: это прямое заимствование. Однако в остальных случаях источники определить невозможно или сами притчи построены на типично израильском материале и верованиях.