— Вот видите, — радостно улыбнулся, кивнув, — вчера его не было. А вы говорили: я не поеду, я так вот и улечу в Берлин. Йохан все равно не приедет. А я вам сказал, что он приедет. Я его получше знаю. А остались бы здесь, только бы переживали зря. А он бы приехал, и тоже зря, и все. Не было бы этого времени, которое вы провели вместе, не было бы этого кольца, не было бы ничего. Если бы вы меня не послушали. Я вас поздравляю, — он наклонился и поцеловал ее руку. — Вы оба заслуживаете счастья. Я, правда, очень рад.

— Спасибо, Мартин, — она улыбнулась. — Вы немало постарались. Со мной, я знаю, очень трудно. Но без вас, возможно, я бы совершила ошибку, много ошибок, которых, кстати, и сделала немало в своей жизни. Отчасти потому, что мне попадалось очень мало таких преданных друзей, как вы. Вы настоящий, преданный друг и Йохану, и мне. Простите, если я была резка с вами. Это несправедливо.

— Что вы, фрау Ким, — доктор смутился. — Когда вы были резки и с кем? Я ничего такого не помню. Вы всегда — сама корректность и вежливость.

— Была и не раз, — она покачала головой. — У меня плохой характер, это для меня не секрет. Я часто рублю наотмашь, даже не отдавая себе отчета, что причиняю людям боль. Но так уж сложилась жизнь. Она не позволяла мне быть слабой и капризной.

Маренн села за стол, собрала волосы в узел на затылке.

— Давайте карточки, Мартин, — взглянула на доктора. — Я уверена, вы все сделали правильно. Но все-таки надо еще раз проверить. Оберштурмфюрер Майер из «Гогенштауфен», которому в Шарите будут менять протез. Вы включили его?

— Да, конечно, в первую очередь, фрау Ким.

— Я вижу. Штурмбаннфюрер Виш, которому я сшивала сосуды? Как его состояние?

— Стабильное, фрау Ким. Пригоден к транспортировке.

— Он тоже здесь?

— Так точно.

— Да, вижу. Роттенфюрер Курц, множественное поражение брюшной полости…

— Его вы тоже заберете?

— Да. Возможно, в Шарите ему понадобится еще одна операция.

— Тогда я распоряжусь, чтобы его подготовили, и оформлю карточку.

— Хорошо. Да, все в порядке, Мартин, — она кивнула, просмотрев документы. — Прикажите, чтобы всех готовили к перелету. А что новые?

Она внимательно посмотрела на доктора.

— Вчера весь день шли бои и ночью тоже. Что, новых раненых нет? Я не поверю. Пойдемте, — она встала из-за стола. — Пока есть время, я посмотрю. Ханс, — позвала санитара. — Принесите мне халат, маску и перчатки. Что-то есть срочное, Мартин?

— Признаться, я не хотел вас беспокоить, — доктор замялся.

— Что значит, не хотели? — она взглянула на него с укором и повернулась к санитару, чтобы он помог ей надеть халат. — Вы думали, что целых три часа, пока летит самолет из Берлина, я буду здесь прохлаждаться? Докладывайте живо, Мартин, есть ли тяжелые, какие ранения.

— Унтерштурмфюрер Кранц, — произнес доктор, сделав паузу, добавил: — это из полка Йохана, фрау Ким.

— Тем более. Что же вы молчите? Что у него?

— Тяжелое проникающее ранение с одновременным нарушением целостности грудной и брюшной полостей и диафрагмы. Вот карточка, — Виланд подал ей документ. — Я не уверен в правильности предоперационной тактики, которую мы выбрали, фрау Ким. Очень сложный случай.

— И вы решили, что мне это неинтересно? — Маренн с осуждением качнула головой. — Такое тяжелое повреждение, человек одной ногой в могиле. Возможно, его тоже придется забрать в Берлин.

— Но мы не успеем, фрау Ким. Самолет прилетит…

— Самолет подождет, такое случается не в первый раз. Раненый в операционной?

— Да, фрау Ким.

— Тогда довольно разговаривать, займемся делом, Мартин. Я понимаю, это срочно. Даже безотлагательно.

Самолет оторвался от земли. Белые розы лежали на сиденье рядом. Их было много, и с некоторых уже начали облетать лепестки. Но она все равно забрала их с собой — все.

— Сообщите в Берлин, — приказала Маренн летчику. — Со мной на борту тяжелораненые, пятнадцать человек. Пусть из Шарите на аэродром пришлют санитарную машину с полным обеспечением. Если доктор Грабнер сможет приехать вместе с ней, я буду ему очень признательна. Скажите, сама я в Шарите не поеду, а раненым требуется сопровождение опытного врача.

Туда же в Шарите она отправит с Алексом и свои розы — пусть поставят у нее в кабинете. Хотелось бы и домой — но кто же повезет туда, да и кто там встретит. Вполне может статься, что Отто приедет в Грюнвальд, пока ее нет. Разговора, конечно, не избежать, и он даже нужен, этот разговор, ей самой следует начать его, это будет правильно, но сразу, с ходу — это слишком. Она знала, что разговор будет тяжелым. И никаких способов, чтобы избежать, нет. Она чувствовала свою вину. Не за то, что ответила на чувства Йохана и влюбилась сама. Она обрела то, что искала, ждала всю жизнь, с самой юности и в душе вопрошала Бога, почему он отказывает ей. Теперь ее любили так, как она того хотела, как мечтала, любила страстно, открыто, честно, всем сердцем, всем телом и всей душой с готовностью разделить любую ношу и защитить от любой опасности, все взять на себя и принять такой, какая она есть, без исправлений, условий, недомолвок. Она дорожила этим своим обретением и откликалась с такой же горячностью и прямотой, какой уже не позволяла себе с юности много и много лет. Она даже с радостью готова была решиться на самое сокровенное — родить еще одного ребенка, хотя бы одного, понимая, что ее здоровье, возможно, уже не позволит ей большего. Воплотить свое давнее желание, которое она лелеяла, как несбыточную мечту, потому что опереться было не на кого, а опереться на себя, как когда-то со Штефаном, после многих жизненных испытаний, уже недоставало сил. Только теперь она чувствовала себя защищенной, и это спокойствие было совершенно незнакомо ей, оно было для нее чем-то новым и чрезвычайно драгоценным. Если она и ощущала вину, то не за чувство разделенной и захватившей ее теперь любви, не за это внезапно свершившееся счастье, а еще за ту, другую связь, которую допустила сама. Эта связь, по сути, разрушила их отношения с Отто. Он ее простил. Но она его не простила. Так и не простила за свидания с Гретель. Не смогла простить. Да и он не простил, раз упрекал все время. Она скажет ему, что между ними все кончено, и больше он не должен приходить в ее спальню. Но для этого еще надо собраться с духом. И лучше после того, как поручение Мюллера будет исполнено.

Приземлившись, самолет еще катился по полосе, а она уже увидела два бронетранспортера с солдатами, черную штабную машину адъютанта Мюллера, а чуть поодаль — большой санитарный фургон из Шарите, белый с красными крестами по бокам. Самолет остановился, открылась дверь, летчики спустили трап.

— Благодарю, капитан, — она кивнула командиру, спускаясь с самолета.

К ней тут же подошел адъютант Мюллера.

— Фрау Сэтерлэнд, мы вас ждем. Вы задержались, группенфюрер уже спрашивал несколько раз.