Москва задержала Максима основательно.

Новость о восстании в Петрограде вынудила его начать подготовку к сложной силовой операции по наведению порядка. Требовалось дать людям отдохнуть, отремонтировать технику после огромного перехода и боевых операций, да и пополнить запасы топлива с боеприпасами не мешало.

Но это всё мелочи по сравнению с тем, что Максим растерялся. Впервые в этом мире по-настоящему растерялся. Поэтому и постарался отвлечься в мелких суетных заботах, чтобы не подорвать доверие людей к нему.

Как-то так складывалось, что всегда пусть и смутно, но он представлял, что делать. Лавировал между центрами силы. Дерзил. Играл. Провоцировал. Даже Временное правительство он, по сути, признавал вполне себе правительством. На уровне подсознания. И не стремился к неразрешимым противоречиям с ним. Искал вполне себе реалистичные объяснения, уловки, оправдания. Максим только сейчас это понял, когда внезапно оказался вакуум власти.

Раз и всё.

Гудящая пустота.

Керенский мёртв, как и всё Временное правительство. Брусилов тоже, и заменить его некем. Так уж сложилось, что у Юго-Западного фронта не было нового лидера, способного устроить большинство полевых командиров. В итоге там стоял Каледин – не потому, что он был подходящей личностью, а потому, что его поставил Максим…

Черноморский флот… он центром сил не был, держась максимально пассивной позиции. И этой осенью он при первом случае перебежал на сторону «обычного генерала». Балтийский флот? Николай Оттович фон Эссен был личностью, и очень значимой, но он оказался тяжело ранен после славной победы и в ближайшее время не мог руководить своими людьми. Телеграфировали, что слёг совсем слабый. Много крови потерял в бою, да и возраст сказывался.

Кто ещё? Ренненкампф? Но с ним тоже всё не так однозначно… Выйдя на определённый политический уровень, он достиг предела своей компетентности и стал предельно осторожен. В военных операциях он ещё старался не зевать, но вот в политике – увы. Более того, он старался быть подальше от всего этого.

Оставались, конечно, ещё эти революционеры, но никаких значимых вождей, популярных в народе, они не имели. Более того, судя по слухам, приглашали Меншикова к переговорам, дабы его сделать своим символов. Своим флагом. И всё. Больше никого не имелось общеимперского масштаба.

Максим оказался в пустом поле совершенно дезориентирован.

Куда идти? Кто виноват? А главное – что ему делать?

Наш герой вдруг осознал весь ужас своего положения, которое вышло далеко за рамки обычного, пусть и очень удачливого полевого командира. Когда ему дали статус вассального Великого князя Вендского, он не переживал. Это ведь чистая формальность. Игра юридическими нюансами, чтобы закрепить землю за собой. Когда он уже сам качал права и отжимал по полной программе себе титулы Царя Иерусалимского, Восточно-Римского, Богемского и Вендского, то не воспринимал это всерьёз. Скорее понарошку. Как игру какую-то. Просто чтобы хапнуть любой ценой максимум. Без оглядки на завтрашний день.

А теперь его что-то придавило к земле… практически распластало…

И ладно окраины, которые он себе завоевал. Но что ему делать с Россией? Вон – все вокруг в рот заглядывают и шушукаются о том, что у него, дескать, план есть и всё будет хорошо. А почему хорошо? А потому что он никогда не проигрывает… И куда деваться в такой позиции? На войне было как-то проще. Вот враг. Вот друг. И наше дело правое. А тут? У нашего героя голова шла кругом от мыслей и навалившейся на него ответственности… Он держался, благо запас по клиренсу и прочности у «давно и изрядно протекающей крыши» у него имелся значимый. Но надолго ли его хватит? Да и ошибок ему не простят. Поражения не спустят…

Придя в Москву, Максим занял ключевую позицию – Кремль. Точнее – Большой Кремлёвский дворец. Да и где ему ещё было останавливаться? В гостинице? Корпус и так едва-едва влез в город, совершенно не готовый к такому нашествию. Всё-таки не май месяц, и людей на улице не оставишь.

Поэтому в это очередное напряжённое утро Максим Иванович Меншиков сидел в занятом им кабинете и работал. Рядом находились Татьяна и дети. Она после их примирения в Константинополе старалась быть постоянно рядом. И детей держать на виду, чтобы постоянно перед его глазами мелькали. Благо те сильно не шумели и любили, чем-то увлёкшись, тихо играть.

– Максим Иванович, – произнёс вошедший после стука адъютант, – к Вам делегация пришла. Принять просят.

– Делегация?

– Как есть делегация.

– И кто такие? Что им надобно?

– Как бунтари Земский собор разогнали в Петрограде, так они в Москву и подались. Вот теперь к Вам пришли. А что надо, мне неведомо. Молчат. Вас просят.

– Не нравится мне всё это, – тихо произнесла Татьяна, чьё лицо напряглось. На улице действительно было излишне шумно. Явно много людей собралось. Пока дверь адъютант не открыл – она и не замечала.

– Останься с детьми, – произнёс Меншиков супруге, вставая и подхватывая лежащий на столе пистолет с тем, чтобы убрать его в кобуру. Заряжённый и взведённый.

– Нет! – решительно произнесла Татьяна Николаевна, также вставая.

– Что нет?! – нахмурился Максим. – Это может быть опасно.

– Я… нет, мы пойдём с тобой.

– Вздор!

– Ты думаешь, что нас защитишь, оставляя тут? – набычившись, спросила она. – Нет! Если с тобой что-то случится, нам тоже не жить.

– Что ты несёшь? – ещё сильнее нахмурился наш герой, вперившись упрямым взглядом в переносицу супруги.

– Я пойду с тобой. Я возьму на руки Павла, ты бери Петра. И пошли. Не спорь со мной, пожалуйста. Я чувствую, что так будет правильно. Так нужно.

Поколебавшись несколько секунд, Меншиков сделал несколько шагов и решительно подхватил на руки старшего в двойне.

– Спасибо, – нежно улыбнувшись и поцеловав его в щеку, сказала Татьяна. Подхватила Павла и последовала за супругом.

Вышли на Красное крыльцо и остановились.

Перед ними была толпа более чем в тысячу человек. Пара сотен – солдаты и офицеры корпуса. Остальные – уважаемые люди в небедной одежде. В отличие от Учредительного собрания 1917 года, этот Земский собор практически не имел в своём составе левых. Обостренное противостояние Керенского со своими вчерашними союзниками привело к блокированию им таких кандидатур. Он находил способ отказывать им в регистрации или разворачивал по другим причинам. Главное – не пускал. Поэтому созыв получился либерально-буржуазный с некоторым налётом аристократии. А потому крайне испуганный действиями восставших в Петрограде.

Впереди с какими-то подносами, накрытыми тряпицами, стояли самые именитые из делегатов съезда. Среди прочих был и Гучков. Ярый и деятельный бонапартист, он был выброшен из Временного правительства Керенским через неделю. Потому, видимо, и выжил. Ибо восставшие не постеснялись и расстреляли всех, кого смогли поймать из числа Временного правительства. Гучков же, как лицо пострадавшее от козней Керенского, отделался лёгким испугом.