– Вам виднее. Что такое?

– Тело вожака мятежников, возмутительного субполковника Брацаса, найдено и опознано, – оттарабанил гарнизонный писарь Фурис. В отличие от прочих, он не только не пошел за своим командиром, но и увел у того из-под носа почти целую роту, правда, говорить по-людски так и не начал. – Если господин маршал желает убедиться лично, следует ехать вон туда, за церковь.

– Хорошо, я посмотрю.

Только у мертвеца не выяснишь, о чем тот думал, подбивая кипарских дурней на мятеж, чего хотел, на что рассчитывал… Но глянуть надо, для порядка. И сказать что-то, тут не отмолчишься. Вот бы еще проверить, не завелись ли похожие настроения и в других полках, больше сюрпризов не хочется.

– Отец Ипполит, вы со мной?

– Разумеется.

Они не добрались даже до лошадей – помешал теньент-драгун, целеустремленно пробиравшийся в направлении начальства. Проклиная все на свете, Капрас ускорил шаг, не оглядываясь на путающегося в своей юбке священника. Свитские, заметив драгуна, рванули ему наперерез, и маршал мысленно хмыкнул – от плохих вестей это не спасет, разве что от пули, но из драгун пока не задурил никто. Этот тоже оказался надежен.

– Господин маршал, – явно побывавший в бою парень старательно отдал честь, – полковник Ламброс докладывает: у Хлебного моста – всё, закончили.

– У Хлебного? – оторопело переспросил маршал, уже ничего не понимая. – Так, теньент, переведите дух и давайте с самого начала.

Подробно так подробно, косноязычием вестник не страдал. Из его слов выходило, что совсем недавно на северной окраине взбунтовался еще один батальон из резервного полка. Вместо завтрака умники решили идти выручать Брацаса, а заодно и соседей в это дело втравить. К счастью, офицеры стоящего рядом драгунского полка оказались людьми не только стойкими, но и сообразительными. Визитеров без лишних слов скрутили, а полк подняли по тревоге, не забыв оповестить Ламброса. В общем, за первым же поворотом двинувшуюся в город мятежную колонну встретила конная батарея и драгунские эскадроны. Ультиматумов не предъявляли. Картечью в упор, и тут же, не давая развернуться, – в сабли. Так что, господин маршал, всё уже.

Всё-то всё, но в глазах теньента бился тот же вопрос, что мучил самого Капраса, – ну что же это творится-то, вразуми Создатель?

– Господин маршал, – подъехавшего Николетиса переваривающий новость Карло сперва не заметил, – мы очистили окрестные улицы, и еще мы вошли в аббатство… Господин маршал, вам надо это видеть! Это немыслимо… Немыслимо!

– Хорошо. Надо, значит, надо.

400 год К. С. 7-й день Осенних Ветров

Беседки теперь не запирали, зачем преграждать дорогу туда, где больше нет зла? Лишенный листвы нижний парк был пронизан солнечным светом. Одинокие деревья средь широких золотистых полян вбирали в себя сияющий день, и Мэллит казалось, что они сами светятся. Негромко шуршали камешки под ногами, в усыпанных ягодами кустах копошились птицы с хохолками, яркие, как роспись по шелку. Видеть прекрасное и при этом вспоминать скверное трудно и неприятно, но первородный Валентин просил, и гоганни разбудила былую боль, как злого пса.

Девушка вновь выходила из дома в ночи Луны, смотрела в синие глаза без зрачков, зажимала кровоточащую рану, проваливалась в шепчущий кошмар, но тот не мог пожрать добычу, ведь в небе светило солнце, а рядом шли сильные и разумные.

– «Ты», – объясняла Мэллит тому, кого надлежало называть Проэмперадором, – он шептал «ты», но я не видела, как шевелятся губы и открываются глаза.

– Каким он был, сударыня?

– Он спал, и он желал… Ничтожной не найти слов!

– Позвольте с вами не согласиться. Девица, не растерявшаяся во время рукопашной и рискнувшая довериться выходцу, не может быть ничтожной.

– Баронесса так воспитана, – первородный Валентин говорил, как всегда, негромко. – У гоганов есть обычай: они избегают называть имена и склонны к самоуничижению на словах.

– Опять «большая вода»…

– Сударь?

– Мы к этому скоро вернемся. Баронесса, давайте зайдем с другой стороны. Валентин, вы можете описать Айнсмеллера?

– Это нетрудно. Господин одних лет с Удо Борном и одного роста и сложения со мной. Черные прямые волосы чуть выше плеч и черные же небольшие усы…

– Его усы черны, это так. – Как отрадно видеть свою тень и две другие по обе ее стороны… Как отрадно дышать и смотреть на клюющих ягоды птиц! – Его глаза подобны очам серны, если бы та стала рыбой и уснула!

– Поэтично. – Тот, кто был Проэмперадором, улыбнулся, и Мэллит отчего-то вспомнился стон и прорастающие сквозь пепел кровавые гвоздики. – Сам Веннен не дал бы лучшего описания вызывающей омерзение красоты. Полковник, у вас остались сомнения?

– Нет. – Лицо первородного напомнило о сражении и дурных вестях. – В так называемую Ночь Расплаты господин цивильный комендант пытался вырваться, но не смог.

– Я слышала, как сказали «стой», и видела лапы зверей, – добавила Мэллит. – Когтистые, они били то, что вздымало голодного, и оно оседало.

– Это вещество напоминало зеленый мед?

– Пчелы создают иное. Ни… Я уподоблю нареченного Айнсмеллером рыбе в желе на соусе девяти трав, что покоится средь оливок и нарезанных овощей. Он был один, и его было много, я видела лица и множество рук, они поднимались, а стены, что преграждали им путь, покрывались трещинами.

– Сказавшего «стой» вы не рассмотрели?

– Нет, но лилась кровь и дул горячий ветер, вместе они породили цветы, что называют гвоздиками, а из багрового жара протянулись черные лапы. Такие же, как в убитой аре. Они жили, и когти их ранили колыбель спящего.

– Было ли это подобно коту, выцарапывающему из желе на восьми травах рыбу? – спросил Проэмперадор.

Нареченный Валентином широко раскрыл глаза и внезапно улыбнулся. Мэллит тоже стало радостно, но не возразить она не могла.

– Трав должно быть девять, и только девять, не считая лимонного сока и тмина.

– Так и будет, сударыня. Валентин, вы любите рыбу в желе?

– Все зависит от сорта рыбы и искусства повара, господин маршал.

– Неубиенно, но, если верить герцогине Гертруде, наше желе намного старше своей начинки. Баронесса, вы нас очень обяжете, если припомните, что Кубьерта говорит про кровь.

Прогулка получалась пугающе молчаливой, и отнюдь не по вине графини, время от времени отпускавшей замечания о погоде и называвшей деревья и кусты, мимо которых они проходили. Генерал Ариго в ответ лишь кивал; он не спутал бы розу с ромашкой и елку с дубом, но для Ирэны просто роз не было, отличить же «Октавию» от «Рассвета» и ягодный тис от каданского генерал не мог, а поэзию он сегодня ненавидел как никогда раньше. Так угодившие в окружение порой ненавидят свои же не торопящиеся на помощь войска. Могли бы выручить торские звери и птицы, только Жермону хотелось не вести светскую беседу, а молиться… Вот и брели по белым от солнца дорожкам почти молча.