и Костя поневоле отвлекся от своих горестных дум.

Глава четвертая

1

С давних пор: когда Костина тетка Павла Константиновна должна была следить, чтобы ее отец, сельский священник, не проспал заутрени, у нее сохранилась привычка пробуждаться среди ночи. Так и сегодня. Поднявшись тихонько, чтобы не разбудить сестру и племянницу, она подошла к окну и отодвинула край занавески, взглянуть, далеко ли до свету.

В предутренней мгле она разглядела странную картину: мимо избы, вдоль дороги, двое парней поспешно гнали как будто корову… если бы только у этой коровы ноги не были утиные! Она загребала по земле огромными, точно лапти, ступнями.

Павла Константиновна протерла глаза. Сомнений не оставалось, корова шла в лаптях! Ее тянул за собой на веревке Семка Нигвоздёв — Павла Константиновна узнала его несуразную длинную фигуру, а сзади подталкивал и подхлестывал животное хворостиной Семкин брат, горбун Фетиска.

«Батюшки! Да они чью-то корову увели! — сообразила Паня, когда ночное видение уже скрылось с глаз. — В лапти обули, чтобы следов не оставила».

Она разбудила сестру. Как им быть? Елена Константиновна заклинала: никому ни слова! Узнают Нигвоздята, кто на них донес, — убьют! А уж сожгут — наверняка. Нынешней осенью ни одного погожего вечера не пройдет, чтобы в селе чью-нибудь избу не подпалили. Так уж и привыкли: закат тихий, — значит, садись ужинать, а потом выходи смотреть, в какой стороне поднимается зарево. Если хочешь, сиди дома и жди, пока ударят всполох. В ветреный день ложись спать спокойно, не подожгут! Побоятся, как бы на их собственные избы не нанесло огня.

Будь жив Пётра, бывший работник их отца, — сказали бы ему, тот не разболтал бы. Но Пётре местное кулачье не простило председательствования в комитете бедноты, его застрелили бандиты. После него молодежь в сельсовете.

На шепот проснулась Людочка, и скрыть происшествие уже не удалось. От нее все узнал утром Алеша Бабушкин, секретарь сельсовета, он же организатор сельского клуба, где молоденькая учительница исполняла роли героинь в спектаклях и аккомпанировала танцам. В селе никто больше не умел играть на отобранной у соседних помещиков фисгармонии.

Алеша сгоряча утром чуть было не пошел к Нигвоздёвым с обыском. Но председатель сельсовета, Иван Ильич, не согласился: докажи, что украдена? Скажут — купили, а ночью угонят и продадут. Или прирежут — и концы в воду. Сперва надо разузнать, у кого украли.

Так уж в деревнях заведено было, что краденое начинали искать с базара. Была среда, базарный день в Каменке; Алексей пошел туда и к вечеру действительно привел крестьянина села Владыкина, что за двенадцать верст от Варежки. У него этой ночью увели корову, и он ходил по базару, искал ее.

Тогда нагрянули к Нигвоздёвым с обыском, и он корову свою опознал. Братья будто бы «загнали» ее ночью за околицей, чтобы, чего доброго, не загрызли волки» Тащится одна по полю с веревкой на рогах! Хозяин должен им сказать спасибо, что уберегли ему скотину. Правда, сначала младший, Фетис, не пускал во двор, кричал, что нету у них никакой чужой коровы, — но это объяснили тем, что горбун, дескать, думал, что ее утром уже выгнали со двора.

Нигвоздёвым не поверили. Но владыкинец был без памяти от радости, что корова нашлась, угнал ее домой без составления протокола. Нигвоздята же, как их по-уличному звали, затаили на Алешу Бабушкина злобу. Отказался им выдать, кто это за ними подглядел! А знать должен, ведь сам пришел с обыском. Как ни отпирался Алексей, ему пригрозили:

— Погоди, припомним тебе!..

С этого случая потянулась цепь происшествий. От маленького покатилось к большому.

Конечно, сыграли роль и другие обстоятельства. Повышение ли ставок налога на богатеев, штраф ли на владельца водяной мельницы за незаконный побор с помольщиков, разоблачительная ли корреспонденция в губернской газете о самогонщиках или о поддельном «кооперативе», — во всех таких случаях дело редко обходилось без участия Алеши Бабушкина. Кое-кто в Варежке давно уже решил, что этот комсомолец чересчур ретив и смышлен.

2

Прошло несколько дней. Настало седьмое октября, день святого Сергия, считавшийся в Варежке храмовым престольным праздником.

Алеша еще не кончил дел в сельсовете, как туда вбежала учительница, Людмила Андреевна, в слезах и с размазанным по лицу театральным гримом. В клуб уже публика набралась, как вдруг там появился Федюня, пьяный, и выгнал всех на улицу, крича, что не допустит «спехтахля».

Федюня, обладатель густого баса, в церкви пел в хору и читал апостола (евангелие).

— Скажи, чтобы артисты не расходились, сейчас запру сельсовет и приду, — сказал Алеша, и Людмила убежала.

На улице против избы, занятой под сельский клуб, толпился народ. Алексей окликнул девушек:

— Чего не заходите в помещение?

— Федюня на улицу вытолкал! — хором отвечали те.

— Как вытолкал?

— Баит, грех: Серьгов день. Небось, говорит, в церковь молиться — так вас нету! — засмеялись девки.

— С кулаками на всех, кого под бок, а кого прямо по шее! Вон он, с Нигвоздятами…

Высокий костлявый мужик в длинной желтой рубахе стоял с обоими братьями Нигвоздёвыми и что-то кричал, размахивая руками и тряся мочального цвета бородой. Из-под низко надвинутого синего картуза нависали ему на уши подрезанные кру́гом, «под горшок», волосы.

— Ваню́шка! — громко позвал Алеша, подходя к крыльцу, большеголового мальчишку, за крошечный рост и отвислый живот прозванного «Карапузаном». — Сбегай к председателю, попроси-ка лист бумаги. Сейчас протокол напишем и в Каменку отошлем. Пускай сами разбираются, кто нам мероприятие сорвал. Свидетели! Давай заходите в клуб! Протокол будем составлять. Печать вот она у меня, с собой!..

Ванюша Карапузан пустился бегом в гору, а Бабушкин вошел в избу-пятистенку, где внутренняя стена была разобрана и устроена сцена. У окон жались полузагримированные комсомольцы-артисты.

— Что же нам с ним, драться, что ли? — оправдывались они. — Когда он в стельку пьян и по шеям лупит.

— Спектакль-то будет ай нет? — кричали девки.

— Заходите, заходите! — звал Алексей.

Ванюшка Карапузан бежал с листом бумаги. Следом за ним с горы спускался председатель сельсовета, Иван Ильич. Увидав их, Федюня, покачиваясь, вразвалку, подошел к окну.

— Эй ты! Ахтер! — позвал он Алешу, а у самого глаза воровато бегали. — Аль тебе дней на неделе мало? Ты что гневишь святого отца Сергия?

— Отца Сергия ты не замай. Мы не на него протокол пошлем, не в небесную канцелярию.

— А на меня ты чево писать хочешь?

— Не знаю. Вот, что покажут свидетели. Ступай проспись, тебя завтра в Каменку повесткой вытребовают. Вон Иван Ильич идет, на протоколе распишется. Печать пристукнем…

Алеша вынул из кармана сельсоветский штемпель входящих и исходящих бумаг и